Как читать книги? - Вирджиния Вулф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В первом томе биографии нарисована безрадостная картина отчаянных попыток молодой девушки вырваться из душного провинциального мирка, пользуясь тем, что она работает помощником редактора в одном высокоинтеллектуальном лондонском издании6 и сотрудничает с Гербертом Спенсером (к тому времени семья их, заняв более респектабельное положение в табели о рангах среднего класса, уехала из живописной сельской местности7). В печальном автобиографическом очерке, который она позднее напишет по настоянию м-ра Кросса8, этап за этапом описывает она свою тогдашнюю непростую жизнь. В молодости ей прочили «судьбу хозяйки дамских пошивочных мастерских»9, а она затеяла благотворительную кампанию по сбору средств на восстановление храма, началом которой послужил собственноручно составленный экскурс в историю христианской церкви. Завершился этот этап кризисом веры, который настолько потряс ее отца, что тот отказался было жить с дочерью под одной крышей. Потом она взялась за перевод Штрауса10, и мало того что труд сам по себе оказался утомительным и, по ее словам, «душевно отупляющим», так тяжесть его еще усугублялась обычными женскими хлопотами по дому и уходом за больным отцом: те годы отложились в ней стойким убеждением, что любовь и внимание близких, уважение родного брата дороже ей судьбы синего чулка. Она вспоминала: «Я ходила по дому крадучись, как сова,– моего брата это просто бесило»11. «Бедняжка,– делилась своим впечатлением подруга, которой довелось наблюдать, как та корпела над Штраусом, поставив перед собой статуэтку воскресшего Христа,– мне иногда ее жалко. Надо же себя так изводить многочасовыми бдениями, жуткими мигренями, беспокойством о больном отце»12. Читая ее биографию, сострадаешь ей всей душой: натерпелась, намучилась, неся свой крест,– сколько сил, здоровья, красоты загублено зря! И тут же ловишь себя на мысли, что страдания эти были не напрасны и жалость наша ни к чему: ведь ценой лишений она поднималась все выше и выше на культурный Олимп. Да, она двигалась мелкими шажками, неуклюже, неуверенно, зато неуклонно: ее вело глубокое и благородное стремление к высшей цели. Никакие препятствия ей были не страшны. Она всех знала, все читала и в конце концов одержала победу – покорила интеллектуальную вершину. Молодость прошла, зато и с муками юности было покончено: сильная, свободная женщина, в свои тридцать пять она сделала шаг, перевернувший всю ее – и в каком-то смысле нашу с вами – жизнь: вдвоем с Джорджем Генри Льюисом она отправилась в Веймар13.
Вскоре из-под ее пера вышли книги – если хотите, плод ее союза с Льюисом,– которые в полной мере выражают обретенную ею благодаря личному счастью свободу: настоящий пир ума и сердца. Но интересно отметить связь между ее первыми романами и некоторыми жизненными обстоятельствами: стоя на пороге нового для себя литературного творчества, она почему-то обращалась к прошлому, к детским воспоминаниям, тихим сельским радостям, красоте природы, словно хотела отвлечься от себя нынешней и своего положения. Становится понятно, почему она сначала написала «Сцены из клерикальной жизни», а не «Миддлмарч»14: их с Льюисом союз дал ей эмоциональное удовлетворение, но из-за известных обстоятельств и общественных условностей их гражданский брак сделал ее изгоем. «Я хочу быть правильно понятой,– написала она в 1857 году,– я никого к себе не приглашаю, кроме тех, кто сам пожелал прийти»15. Позднее она скажет, что «перестала существовать для так называемого света» и совсем о том не жалеет. Однако, став заметной фигурой – сначала невольно, из-за обстоятельств, затем благодаря своей славе, она лишилась возможности свободно, на равных общаться с современниками, а для романиста, согласитесь, это серьезная потеря. Впрочем, когда мы читаем «Сцены из клерикальной жизни», ощущения потери отнюдь не возникает: наоборот, такое впечатление, будто купаешься в теплых лучах солнца, чувствуя, с каким наслаждением щедрая, зрелая мысль Джордж Элиот, вновь окунувшись в мир «далекого-далекого прошлого», буквально расправляется каждой своей складочкой, впитывая чувство свободы. Такой богатой душе, как у нее, все идет впрок: каждое новое впечатление она пропускает через себя, и оно откладывается, образуя слой за слоем опыт ума и сердца, питающий и поддерживающий ее. Что же касается отношения Джордж Элиот к литературе, то, поскольку нам мало что известно о ее жизни, с уверенностью можно говорить лишь о том, что она глубоко усвоила определенные истины, прежде всего ту печальную истину, что нет большей добродетели, чем терпимость; люди обычно постигают ее к концу жизни, а для многих она так и остается втуне. Джордж Элиот же, кажется, всегда была на стороне людей кротких, обыкновенных, и ее вполне устраивало повествование о жизни семьи с ее повседневными радостями и тревогами. В ней не было ни на йоту того романтического напора, который рождается из чувства собственной индивидуальности, чувства ненасытного и неукротимого, которому надо во что бы то ни стало пробиться, выделиться на общем фоне, блеснуть. Это все равно что сравнивать серенькие мысли старого священника, который клюет носом над стаканчиком виски, распространяя вокруг запах табака и свечного воска, с подобным комете, огненным темпераментом Джейн Эйр. Насколько прекрасны те первые ее книги: «Сцены из клерикальной жизни», «Адам Бид», «Мельница на Флоссе»!16 О достоинствах Пойзеров, Додсонов, Гилфилов, Бартонов, их родственных связях, домочадцах, обстановке и т.д. можно говорить часами, а все потому, что они живые, как мы с вами,– люди из плоти и крови: мы живем с ними одной жизнью, иногда нам делается скучно, иногда мы им сочувствуем до глубины души, ни минуты не сомневаясь в том, что это именно их слова, их поступки,– согласитесь, это верный признак подлинности! Как река естественно заполняет свое русло, точно так же, стремительно и щедро, наделяет писательница одного за другим своих героев детскими воспоминаниями, шутками, обживая эпизод за эпизодом, пока не воспрянет под ее пером на странице как живая, во всем своем богатстве и многокрасочности добрая старая Англия. Нам остается только упиваться этой картиной: наш внутренний критик благодушно спит. Мы ощущаем разлитую вокруг атмосферу добра и духовной свободы, даровать которые дано лишь великим писателям,
