Как читать книги? - Вирджиния Вулф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Грани ее писательского дарования пребывали в состоянии полной уравновешенности: ее законченные романы – сплошь шедевры, ни одной неудачи, редкая глава выбивается из общего ряда как откровенно слабая. А ведь ей было всего сорок два, когда она умерла: самый расцвет творческих сил! И она нигде не повторялась, до конца сохранив способность удивлять новыми поворотами, которые, кстати, часто делают заключительный этап писательской деятельности самым интересным. Если б не смерть, она, конечно, писала бы и дальше – с ее-то кипучим, неотразимым даром комического, и еще неизвестно, как изменилась бы ее писательская манера. Да, границы были заданы: горы, замки, лунные ночи – все это находилось по ту сторону заранее очерченного круга. И тем не менее разве не хотелось ей преступить заповедную черту? Разве не начала она под конец готовить свою веселую блестящую флотилию, чтоб пуститься первооткрывательницей в плавание?
Взять ее последний законченный роман – «Доводы рассудка»22: интересно заглянуть в него, как в магический кристалл, и попробовать увидеть те книги, которые она могла бы написать, если б не ранняя смерть. В «Доводах рассудка» есть своя красота и есть своя особого рода утомленность: такой утомленностью обычно отмечен переходный этап от одного периода творчества к другому. Писательница немного рассеянна; такое впечатление, что она настолько хорошо изучила повадки своих «подданных», что ей уже не очень интересно – нет той свежести восприятия, что была раньше. В комических сценах появляется некоторая жесткость, она наводит на мысль, что Остен больше не веселит тщеславие очередного сэра Уолтера или снобизм мисс Эллиот23. Сатира получается злой, комедия – карикатурной. Милые житейские пустяки больше не радуют,– кажется, писательница думает о своем, забыв о теме. Нас не покидает ощущение, что Джейн Остен проделывала все то же много раз и с гораздо большим успехом; но мы понимаем и другое: она пытается сделать что-то небывалое. В этом романе появляется новый ли поворот, новая грань, во всяком случае, именно «Доводы рассудка» привели д-ра Уэвелла в восторг, и он категорично заявил, что это «самое прекрасное ее произведение»24. В этом романе она заново открывает для себя мир, будто раньше не подозревала о том, насколько он огромный, таинственный и романтичный. Мы понимаем, что, говоря об Энн, она имеет в виду и себя: «В молодости она против своей воли усвоила благоразумие, а когда стала старше, открыла для себя мир романтических переживаний. Ну что ж, естественное следствие неестественного хода вещей»25. Все чаще пишет о красоте и осеннем увядании природы; весна ее больше не вдохновляет. Говорит о том, что «осенние месяцы в деревне действуют на душу умиротворяюще и печально»26. Замечает «рыжие листья и поникшие живые изгороди»27, роняя как бы между прочим: «Ты помнишь, как страдал, живя в этом доме, но любовь твоя к нему остается прежней»28. И что интересно: происшедшая перемена видна не только в ее отношении к природе – изменилось ее отношение к жизни, вот что главное. То, что в романе происходящее описывается глазами несчастной женщины, которая, настрадавшись в жизни, сострадает другим и в счастье, и в горе,– а причина ее повышенной способности сопереживать окружающим не раскрывается полностью до самого конца,– все это делает роман не вполне типичным для Джейн Остен: в нем мало фактов и много переживаний. В эпизоде с концертом чувства выплескиваются наружу; а чего стоит знаменитая тирада о женском постоянстве?– эти сцены со всей определенностью доказывают, что Джейн Остен не только познала муки любви, но и – что гораздо важнее – перестала бояться о них рассказывать. Пережитое должно отстояться; нужно выждать, пока притупится боль, перестанет ранить горечь потери, только тогда она сможет свободно писать о былом. И такое время наконец пришло – в 1817 году. К тому же и обстоятельства медленно, но верно менялись: известность была не за горами. Как пишет м-р Остен-Лей: «…сомневаюсь, чтобы кто-то из выдающихся писателей так же долго оставался в полной безвестности, как это случилось с ней»29. Еще несколько лет, и все переменилось бы: ездила бы в Лондон, выезжала бы в свет, ходила бы на званые завтраки и обеды, встречалась со знаменитыми людьми, завела знакомства, читала новые книги, путешествовала, а потом возвращалась бы, обогащенная впечатлениями, в свой тихий загородный домик – писать.
И как, интересно,– давайте помечтаем,– новая жизнь подействовала бы на полдюжины романов, которые Джейн Остен могла бы написать, но не написала? Она едва ли переключилась бы на криминальные, любовные или авантюрные сюжеты, а издательские заказы, которые, скорей всего, посыпались бы на нее как из рога изобилия, вряд ли сказались бы отрицательно на тщательной отделке ее произведений; дифирамбы же друзей наверняка оставили бы ее равнодушной. Но что точно изменилось бы, так это ее кругозор: он, конечно, расширился бы. И она уже не чувствовала бы себя в полной безопасности, как прежде. Это ослабило бы комическую сторону ее романа, зато она меньше полагалась бы на диалог (как она уже попробовала делать в «Доводах рассудка») и все больше углублялась бы в характеры своих героев. Ведь знаменитая остеновская скоропись, ее потрясающий минимализм хороши тогда, когда необходимо двумя-тремя фразами, воспроизводящими светскую болтовню, навсегда запечатлеть в сознании читателей образ какого-нибудь адмирала Крофта или какой-нибудь миссис Мазгроув; когда можно целые главы анализа психологического состояния героев убрать в подтекст. Однако этот метод перестает работать, как только ты ставишь целью передать всю сложность человеческой природы. Поэтому Джейн Остен пришлось бы искать новую манеру письма: столь же ясную и взвешенную, как прежде, только намного глубже и многозначнее, манеру, которая не только емко передавала бы то, о чем говорят герои, но и то, о чем они умалчивают; не только раскрывала бы характеры людей, но и описывала бы саму жизнь. А это значит – ей пришлось бы научиться видеть своих героев со стороны и показывать
