Эмиль XIX века - Альфонс Эскирос

17-го іюля 185…

Не опуская изъ виду развитіе ума Эмиля, мнѣ кажется я все таки должна пока онъ еще такъ малъ, преимущественно заботиться о томъ, чтобы приготовить ему для жизни крѣпкую и здоровую физическую организацію. Вотъ почему я поощряю его ко всевозможнымъ физическимъ упражненіямъ; онъ долженъ пріучить свои мышцы подчиняться управленію его воли и превозмогать препятствія, которыя ему по силамъ. Изъ нашего сына, надѣюсь, не выйдетъ атлета; мнѣ отнюдь не желательно было бы видѣть его маленькимъ Милономъ Кротонскимъ; но мнѣ кажется, что всякая слабость, какъ физическая, такъ и нравственная, становится для человѣка источникомъ рабства.

Съ нѣкоторыхъ поръ нашъ Купидонъ огорчался, что Эмиль не умѣетъ плавать. Не слишкомъ ли молодъ былъ Эмиль, чтобы умѣть поддерживаться на водѣ? Возраженіе это, при ближайшемъ разсмотрѣніи, оказалось несостоятельнымъ; если страхъ, внушаемый невѣдомой средой есть главное препятствіе, стѣсняющее свободу движеній въ этой средѣ, - то вѣдь страхъ этотъ можетъ только усиливаться и укореняться съ годами. Если послушать нашего негра, то онъ умѣлъ плавать съ самаго рожденія. Это нужно понимать, конечно, въ томъ смыслѣ, что онъ не помнитъ, какъ научился плавать, также какъ не помнятъ, когда научился ходить, — до такой степени оба эти рода движенія казались ему естественными. Его увѣренность разсѣяла мои опасенія и мою нерѣшимость. Плаванье развиваетъ мышцы и, такъ сказать, расширяетъ свободу человѣка еще новою стихіею. Кромѣ того, это одно изъ средствъ спасенія при кораблекрушеніяхъ, и какъ таковое — нашъ долгъ въ отношеніи какъ самихъ себя, такъ и другихъ. Къ тому же я знала, что Купидонъ, походящій подчасъ до безумной отваги, когда дѣло идетъ о рискѣ лишь для него самого, ни за что не подвергнетъ жизнь Эмиля дѣйствительной опасности.

Недалеко отъ насъ есть маленькое озерко, образуемое ручейкомъ, которому песчаные берега не даютъ свободно вливаться въ море. Мѣсто это было какъ нельзя болѣе удобное для предполагаемой цѣли и въ этомъ то озеркѣ Эмилю были даны первыя уроки плаванья. Ни пробковаго пояса, ни пузырей наполненныхъ воздухомъ, ни одного изъ тѣхъ приспособленій, которыя, если не ошибаюсь, употребляются иногда, чтобы облегчить усилія начинающихъ, — не было пущено въ ходъ. Ребенокъ долженъ самъ себѣ служить пробкой, объявилъ Купидонъ на своемъ образномъ языкѣ. На сколько я могу судить по разсказамъ, метода его изъ самыхъ простыхъ: она главнымъ образомъ состоитъ въ томъ, чтобы внушить довѣріе къ самому себѣ. Вліяя своимъ собственнымъ примѣромъ, онъ, какъ мнѣ говорили, ложится на воду спиною, обратившись лицомъ къ небу, затѣмъ закрываетъ ротъ и дышетъ посохъ, который чуть-чуть выставляетъ на поверхность воды. Этимъ онъ какъ будто говоритъ:- «Вы видите, что нѣтъ никакой надобноcти идти ко дну и что если люди тонутъ, то только потому, что на то ихъ добрая воля.

Учитель въ скоромъ времени сталъ гордиться успѣхами своего ученика. Но онъ питалъ относительно послѣдняго еще болѣе честь любимыя мечты. — Плавать въ озерѣ, говорилъ онъ — эка премудрость». Это все равно, что плавать въ купальнѣ. Въ морѣ плавать — вотъ это настоящее дѣло, Это вамъ точно крѣпости придастъ. Однако я не давала своего согласія на этотъ опытъ, опасность котораго воображеніе представляло мнѣ въ преувеличенномъ видѣ. Эта громадная масса воды поглощаетъ столько жертвъ у нашимъ береговъ, что я питаю къ ней уваженіе смѣшанное со страхомъ. Я должна сознаться, что и Эмиль отчасти раздѣлялъ мой страхъ, Море точно живое существо; оно трепещетъ, оно приподнимаетъ васъ и уноситъ съ ревомъ; волна морская — это личность, и притомъ личность враждебная вамъ. Этотъ безпрерывный приливъ и отливъ волнъ — образъ бурной вѣчности — словомъ живо напоминаетъ человѣку его собственную слабость.

Знаешь ли, что заставило Эмиля восторжествовать надъ своимъ страхомъ. Онъ составилъ себѣ о заточеніи твоемъ довольно смутное представленіе. Я всегда взбѣгала распространяться съ нимъ о предметѣ, который только бередитъ мои старыя раны; во-первыхъ ему бы очень трудно было понять дѣло такъ какъ оно есть (вѣдь онъ ровно ничего не смыслитъ въ raison d'Etat), а во-вторыхъ, я боялась, чтобы ошибочное представленіе о фактахъ не внушило ему ненависть къ Франціи. И такъ, благодаря моему молчанію онъ самъ себѣ сочинить цѣлую легенду. Эмиль воображаетъ, что ты живешь плѣнникомъ какого то злаго духа, людоѣда или дракона, въ замкѣ, со всѣхъ сторонъ окруженномъ моремъ. Не даромъ онъ разъ былъ застигнутъ въ расплохъ приливомъ и принужденъ пробыть нѣсколько времени на скалѣ, о которую со всѣхъ сторонъ плескались сердитыя волны. Какъ бы то ни было, первый свой подвигъ храбрости онъ совершилъ подъ вліяніемъ побужденій, свойственныхъ какому нибудь рыцарю круглаго стола или укротителю чудовищъ. Я подозрѣваю, впрочемъ, что лукавый негръ намѣренно поддерживалъ иллюзію ребенка, чтобы склонить его на то, на что ему хотѣлось.

Разъ они вернулись домой — Купидонъ съ видомъ таинственнымъ какъ ночь, а Эмиль съ плохо скрываемымъ чувствомъ торжества. Я тотчасъ же догадалась откуда они пришли; я не на шутку разсердилась и выбранила ихъ обоихъ за непослушаніе. Эмиль храбро выдержалъ вспышку моего гнѣва и отвѣчалъ мнѣ съ видомъ рѣшимости, какой я въ немъ еще до сихъ поръ не замѣчала:- Я хочу научиться плавать, чтобы освободить и привесть къ тебѣ моего отца. Эти слова, его открытый взглядъ, наивная увѣренность въ успѣхѣ его благородныхъ замысловъ, — все это обезоружило меня. Я улыбнулась и, притянувъ его съ себѣ, осыпала поцѣлуями его лобъ, еще мокрый отъ морской воды.

18-го іюня 185…

Если вѣрить англійскимъ газетамъ и нѣкоторымъ доходящимъ до меня слухамъ, то Эмилю не придется совершать рыцарскіе подвиги и переплывать моря, чтобы избавить тебя отъ стерегущаго тебя дракона. Поговариваютъ объ амнистіи для политическихъ преступниковъ. Я бы охотнѣе избрала для тебя иного рода реабилитацію, но такъ какъ ты самъ ни о чемъ не просилъ, то тебѣ нечего и отказываться отъ того, что тебѣ предложатъ. Съ тому же если бы ты зналъ, какъ сердце мое бьется при мысли о свиданіи съ тобой!

XV

Докторъ Уарингтонъ Еленѣ ***

Милостивая Государыня,

Я сейчасъ только узналъ въ Лондонѣ одну новость, которой спѣшу подѣлиться съ вами: вашъ мужъ освобожденъ.

Остаюсь глубоко уважающій васъ.

КНИГА ТРЕТЬЯ

Юноша

I

Изъ дневника Эразма

Маразіанъ, 185…- 186…

Съ годъ тому назадъ все перемѣнилось въ моей жизни.

Я снова ее увидѣлъ и при этомъ свиданьи казалось, что мы какъ будто никогда не разставались. Разлука не внесла ни малѣйшаго отчужденія въ наши чувства и привычки, до того прочна была связь, соединившая наши сердца во едино. Только я живѣе прежняго чувствую несказанную отраду общенія съ нею. Это уже не та молодая дѣвушка, которую я зналъ въ былыя времена; но годы придали ей лишь новую, болѣе трогательную прелесть: святость материнскихъ обязанностей наложила на ея умъ и даже на черты ея лица какой то отпечатокъ еще большей чистоты и возвышенности.

Я уже совсѣмъ было потерялъ надежду увидѣть моего сына. Замѣчательно, что большая часть людей, наиболѣе занимавшихся вопросами воспитанія, или не имѣли дѣтей, или потеряли ихъ изъ виду. Быть можетъ, это то и побуждало ихъ заплатить иною монетою долгъ природѣ.

Чѣмъ я заслужилъ то счастье, въ которомъ было отказано людямъ, стоившимъ больше чѣмъ я!

Какое волненіе овладѣваетъ мною, когда онъ ко мнѣ ласкается! Съ какою гордостью иду я гулять, держа его за руку! Съ нимъ природа кажется мнѣ обновленною, какъ будто я ее не видалъ за всѣ эти семь лѣтъ. Да и полно можно ли видѣть въ неволѣ? Деревья, скалы, такія же древнія какъ сама земля, — все это кажется мнѣ рожденнымъ лишь вчера.

Одно мгновеніе у меня была мысль вернутся во Францію. Что же меня удерживало? — Тысяча причинъ, тысяча предразсудковъ, если хотите, могутъ помѣшать человѣку жить на родинѣ. Какъ знать! быть можетъ тутъ замѣшана жгучая, несказанная боль увидѣть порабощеннымъ тотъ великій народъ, который я зналъ когда-то свободнымъ. Но сердце и умъ тѣмъ не менѣе съ участіемъ слѣдятъ за всѣмъ, что происходитъ на родинѣ.

Во всѣ эпохи исторіи были люди, которые считали своимъ долгомъ передъ самими собою и передъ отчизной служить ей издалека и едва ли не эти люди любили всего пламеннѣе свою отчизну. Вдали отъ вся, какъ и вблизи они живутъ ея интересами, страданіями и надеждами. Въ глубинѣ своей души они болѣютъ всѣми равный своего народа, которыя самъ народъ, повидимому, не чувствуетъ, какъ будто время и привычки могутъ заживить всевозможные рубцы. Такіе добровольные изгнанники служатъ живымъ урокомъ людямъ и событіямъ; но пускай кто нибудь попробуетъ въ ихъ присутствіи выразиться презрительно о ихъ отчизнѣ — и тотчасъ же вся кровь прильетъ къ ихъ сердцу. Этотъ клочекъ земли, отъ котораго они добровольно отказалось, дорогъ имъ. Словно онъ часть ихъ самихъ. Идеѣ родины, какъ они ее понимаютъ, они приносятъ въ жертву самую родину и, чтобы не видѣть ее опозоренной, обрекаютъ себя на жизнь бездомныхъ скитальцевъ.