Эмиль XIX века - Альфонс Эскирос

Все заводитъ на мысль, что первыя буквы были изображеніемъ извѣстныхъ предметовъ и что письмо возникло посредствомъ измѣненій первобытнаго способа изображенія предметовъ, Эти гіероглифическіе слѣды изчезли ли совершенно изъ азбуки новѣйшихъ языковъ? На это нельзя отвѣчать положительно. Одинъ мой знакомый, очень умный человѣкъ, сравнивалъ наши буквы съ нѣкоторыми предметами въ природѣ. Я долженъ признаться что его сближенія были иногда нѣсколько натянуты, но я охотно прибѣгнулъ бы къ его методѣ чтобы примирить въ умѣ Эмиля два разряда знаковъ, которые для него при первомъ взглядѣ должны быть раздѣлены пропастью.

Еслибы онъ, напримѣръ, нарисовалъ кругъ съ намѣреніемъ изобразить солнце, я написалъ бы подъ его изображеніемъ имя свѣтила, стараясь особенно дѣлать удареніе на букву О. Если бы дѣло шло о домѣ, о змѣѣ, объ извилистой дорогѣ, о глазѣ я указалъ бы ему какъ умѣлъ черту сходства могущую существовать между начальными буквами этихъ словъ и предметами, которые они изображаютъ. Такимъ образомъ, Эмиль понялъ бы что письмо есть только другая форма, посредствомъ которой можно сказать лучше и скорѣе то, что онъ хочетъ сказать посредствомъ рисунка.

Всего болѣе ребенка сбиваетъ съ толку, когда вмѣсто того чтобы вести его по ровнымъ ступенямъ отъ извѣстнаго къ неизвѣстному, мы хотимъ ежеминутно навязать ему наши взгляды на вещи. Онъ не пріобрѣлъ еще способности распознавать черты видимыхъ предметовъ, какъ мы уже стараемся втолковать ему знаки идей. Благодаря большей или меньшей степени нашего нравственнаго авторитета, мы принуждаемъ его учиться; но, къ сожалѣнію, мы тѣмъ самымъ оставляемъ въ умѣ его пробѣлы. Желая научить читать его во что бы то ни стало, мы отнимаемъ у него большею частью способность къ наблюденію и охоту учиться собственнымъ опытомъ. Произволъ столько-же вредитъ человѣчеству въ семьѣ, какъ и въ государствѣ.

Моя мысль та, что рисованіе, письмо и чтеніе — три упражненія до того тѣсно связанные между собою, что ихъ не должно ни какимъ образомъ. раздѣлять въ первоначальномъ обученіи. Нужно начинать съ рисованія, это представляетъ много выгодъ. Во первыхъ ученикъ избавился бы отъ первоначальной скучной стороны ученья. Большая часть дѣтей не терпятъ книгъ; но ни одинъ изъ нихъ не бываетъ равнодушенъ къ картинкамъ. Это вполнѣ естественная склонность побуждаетъ ихъ часто воспроизводить самимъ то, что они видѣли. Рисованіе для нихъ забава, особенно когда они занимаются ямъ инстинктивно, стараясь изобразить сами тѣ предметы которые ихъ наиболѣе интересуютъ. Эта способность къ воспроизведенію видѣннаго не одинаково развита у всѣхъ, но почти всегда достаточно примѣра для возбужденія ея.

Родится ли человѣкъ художникомъ? Не знаю; исторія удостовѣряетъ насъ по крайней мѣрѣ въ томъ, что искуство рисованія предшествовало развитію словесности и наукъ у всѣхъ народовъ. A исторія развитія человѣчества каждый день повторяется на глазахъ нашихъ въ лицѣ ребенка. Упражненіе это, сверхъ того способствовало бы развитію въ немъ соображенію. Открытъ ребенку природу прежде нежели книгу, значитъ вести его прямо къ источнику познаній. А подражаніе предмету или живому существу, какъ бы несовершенно оно ни было, всегда привлекаетъ вниманіе къ главнымъ чертамъ образца. Рисовать значитъ изобразить посредствомъ линій форму и абрисъ вещей; для этого нужно разсмотрѣть ихъ, и составить себѣ какое-нибудь понятіе объ ихъ главнѣйшихъ отличительныхъ чертахъ. Наши писанныя слова не вызываютъ нисколько наблюдательность ребенка и умѣй онъ только назвать и складывать свои буквы, онъ можетъ называть безчисленное множество предметовъ одушевленныхъ и неодушевленныхъ, о которыхъ онъ не имѣетъ ни малѣйшаго понятія. Обманчивая способность, которая закрѣпленная привычкой, лишаетъ умъ основательности. Вотъ отчего у васъ такъ много поверхностныхъ умовъ. Глубина ума выказывается въ способности дѣлать сравненія, и дитя, не привыкшее давать себѣ отчетъ въ томъ что видѣло, будетъ очень мало или вовсе не будетъ стараться понимать что читаетъ.

Наконецъ, какъ бы ни былъ несовершененъ дѣтскій рисунокъ онъ прекрасная подготовка къ письму. Эмиль набрасывая худо ли хорошо ли фигуры предметовъ, привлекшихъ его вниманіе подготовляетъ свои пальцы и пріобрѣтаетъ извѣстную ловкость, необходимую для начертанія линій — вотъ начало письма. Но дѣло не въ механизмѣ письма, а въ томъ чтобы приготовить умъ его къ переходу отъ его гіероглифическаго способа письма рисунками къ каллиграфическому письму — знаковъ идей. Я думаю, что намъ удастся перекинуть мостъ черезъ эту пропасть если мы успѣемъ связать въ умѣ Эмила изображеніе посредствомъ линій видимыхъ предметовъ съ отвлеченными знаками замѣняющими ихъ. Эту задачу легко выполнитъ. Всякій разъ какъ ребенокъ изображаетъ на бумагѣ фигуры дерева, плода, животнаго, я сказалъ бы ему, что онъ, самъ того не зная, написалъ буквы; но что есть другія буквы которыя труднѣе написать и прочитать, буквы образованныхъ людей. Задѣвъ такимъ образомъ за живое его самолюбіе и любопытство, я написалъ бы ему слово соотвѣтствующее нарисованному предмету и подстрекнулъ бы Эмиля срисовать его. Все это шутя.

Все равно, удастся ли ему хорошо или худо списать буквы; пусть только попробуетъ, а ужъ онъ непремѣнно попробуетъ если ловко взяться за дѣло. Безъ сомнѣнія, покуда онъ не пріобрѣтетъ нѣкоторую опытность, придется нѣсколько разъ повторять опытъ; но главное дѣло въ томъ, что принципъ письма будетъ имъ усвоенъ вполнѣ. Эмиль будетъ съ этихъ поръ знать, для чего пишутъ, и какимъ образомъ рисунки предметовъ замѣняютъ условными знаками, которые выражаютъ тоже самое, занимаютъ меньше мѣста на бумагѣ и чертятся гораздо скорѣе. Вотъ единственныя выгоды письма, которыя я объяснилъ бы ему, потому что единственно онѣ доступны его пониманію.

У насъ вообще ребенокъ который учится писать буквы, превращается въ машину: какое прекрасное вступленіе въ царство мысли!

Правда я зналъ нѣкоторыхъ живописцевъ, которые вовсе не одобряли методу давать полную свободу подражательной способности въ первые годы жизни ребенка. По ихъ мнѣнію, дитя, воображая что рисуетъ съ натуры, рисуетъ большею частью изъ своей фантазіи и такимъ образомъ портитъ руку.

Если вѣрить имъ, то и въ преподаваніи изящныхъ искуствъ нужна власть, дисциплина. Объ этомъ предметѣ, равно какъ и о многихъ другихъ, можно держаться разнаго мнѣнія; но, меня занимаетъ не вопросъ объ искуствѣ. Я не мечтаю чтобы Эмиль когда нибудь могъ имѣть претензію на первый призъ живописи въ Римѣ. Я хочу одного чтобы онъ былъ человѣкомъ, а сознаніе того что существуетъ въ природѣ болѣе всего способствуетъ развитію ума и характера.

Какъ бы дурны ни были рисунки Эмиля, они свидѣтельствуютъ тѣмъ не менѣе о внимательности его къ окружающимъ его образамъ. Этого довольно въ настоящемъ. Если бы у него былъ истинный талантъ къ художествамъ, талантъ этотъ всегда найдетъ случай выказаться. Примѣръ молодаго пастуха, который пася овецъ самъ самоучкой выучился рисовать, и со временемъ, усовершенствовавшись уроками, сталъ учителемъ Рафаэля, подтверждаетъ справедливость моихъ словъ.

Я также думаю, что ребенку слѣдовало бы начать писать прежде нежели читать; или по крайней мѣрѣ чтобы эти оба упражненія шли вмѣстѣ. Одинъ очень развитой человѣкъ, Андрю Белль, о которомъ ты конечно слыхала въ Англіи, отыскивалъ уже много лѣтъ раціональный методъ для обученія письму и чтенію. Когда онъ былъ въ Индіи, онъ встрѣтилъ въ окрестностяхъ Мадраса толпу юношей индѣйцевъ выходившихъ изъ школы; она чертили пальцами буквы на пескѣ. Онъ остановился, посмотрѣлъ на нихъ внимательно и понявъ ихъ систему воскликнулъ, ударивъ себя въ лобъ: — Нашелъ! — Что же эта была система? Простая какъ нельзя болѣе, Дѣти туземцевъ ближе къ природѣ чѣмъ мы и потому логичнѣе насъ, они списываютъ сначала слово, которое видѣли написаннымъ, потомъ ищутъ названія буквъ, читаютъ сначала по складамъ, и затѣмъ все слово.

Я вижу въ этой методѣ особенную выгоду — одновременнаго упражненія руки и головы. Пассивное вниманіе, которое требуется отъ ребенка засаженнаго за книгу, утомляетъ его. При этой методѣ онъ работаетъ самъ, угадываетъ, идетъ отъ извѣстнаго къ неизвѣстному. Здѣсь не можетъ быть мѣста скуки.

Признаюсь тебѣ что я далеко не поклонникъ методовъ преподаванія. Ихъ слишкомъ много, и большая часть ихъ составлена для какого-то фантастическаго существа, котораго нѣтъ въ природѣ. Это мнѣ напоминаетъ одного голландца, котораго я знавалъ когда-то, и который забралъ себѣ въ голову составить коллекцію обуви. Странная мысль, скажешь ты. На то онъ и былъ голландецъ. Въ шкапахъ его подъ стекломъ, я видѣлъ много интересныхъ экземпляровъ. Тамъ находилась обувь всѣхъ временъ, отъ сандаліи и котурна до туфли китаянокъ, отъ мокассина краснокожихъ до турецкихъ бабушей. Въ этой коллеціи образцовъ, принадлежащихъ ко всѣмъ эпохамъ исторіи, одна вещь была забыта — форма человѣческой ноги.