Испанские каникулы - Маделин Уикхем

Он потянулся за бутылкой минералки и снова наполнил стакан, наблюдая за пузырьками, энергично рванувшими к поверхности воды. «Хью, когда выпьет, — просто другой человек», — подумалось Филиппу. Довольно скучный и замкнутый малый, встреченный в начале отпуска, вдруг превратился в очень даже остроумного человека, которого Филипп был бы совсем не прочь узнать поближе. «Хью — просто превосходный испытатель-ракетчик», — подумал Филипп и ухмыльнулся. Что за ребячество! Ему почти захотелось, чтобы Хлоя тоже присутствовала на их «мальчишнике» и полюбовалась, насколько буквально он выполняет ее инструкции. Разве она сама не сказала, чтобы он успокоился и выбросил все из головы? Чтобы расслабился и наслаждался жизнью? Ну вот, он это и сделал — наилучшим образом.

Филипп глотнул еще воды и закрыл глаза, ощущая, как голова протестует против вливания жидкости. Тело возражало, но это было только к лучшему. И было бы еще лучше, если бы добавить «Алка-Зельцер». Но Филипп, перекопав дорогущие кухонные шкафы Джерарда, ничего антипохмельного так и не нашел, а он был сейчас не в том настроении, чтобы кого-либо спрашивать. Кроме того, ему доставляло какое-то странное удовольствие сидеть здесь с гудящей головой и дрожащими руками и чувствовать себя именно так, как он того заслуживает.

Нынче днем вилла превратилась в странное, убаюкивающее место. Конечно же, отчасти эту тишину можно было объяснить отсутствием трех младших детей — и Аманды, как мысленно признал Филипп. Отчего-то ее присутствие усугубляло нервозность обстановки.

У Хлои разболелась голова, и она ушла в спальню. Она выглядела бледной и больной и отвернулась, когда Филипп попытался обнять ее за плечи. Возможно, она до сих пор беспокоится из-за Джерарда. Филипп задумчиво глотнул еще воды. Он сам не вполне понимал, как относится к теории Сэма и имеет ли это какое-то значение. Они все здесь, они отдыхают, и, несомненно, только это и важно — так ведь? Вилла такая огромная, что здесь, пожалуй, могла бы разместиться еще и третья семья, не причинив остальным особых неудобств.

Филипп сделал еще глоток и взял мисочку с фисташками, оставленную кем-то на стойке бара. Начав щелкать их, он ощутил слабое удовлетворение. И даже умиротворение, несмотря на болезненную пульсацию в голове. В конце концов он начал успокаиваться. Если Крис прав, значит, в течение ближайшей недели ничего не произойдет. Филипп чувствовал себя словно приговоренный, которому дали несколько дней отсрочки.

То ли алкоголь подействовал на нервные окончания, то ли вынужденная праздность сказалась на деятельности всей нервной системы, но Филипп ощутил спокойствие и расслабленность. Впервые с начала отпуска он почувствовал, что и вправду на отдыхе. У него перестало ныть под ложечкой каждые пять минут, а мысли не возвращались то и дело к Англии, банку и его судьбе.

Когда Филипп перерывал кухню в поисках средства от головной боли, ему попалась стопка буклетов. Это были рекламы всевозможных экскурсий и пикников, на которые можно было повезти мальчиков. Он выудил из стопки буклет аквапарка и представил себе, как несется по огромному желобу на резиновом круге, а мальчишки в ужасе глядят на отца, ставящего их в неловкое положение. Филипп рассмеялся. Да, так они и сделают! Вперед, к развлечениям!

Тут по мраморной кухне раскатилась телефонная трель, и Филипп подскочил от неожиданности. Ему совершенно не хотелось отвечать на звонок. Во всяком случае, сейчас, пока он в таком умиротворении. С другой стороны, было совершенно ясно, что больше ответить некому. После пары звонков Филипп снял трубку и небрежно произнес:

— Алло!

— Алло, — послышался женский голос. — Не могли бы вы позвать Хью Стрэттона?

— Конечно, — отозвался Филипп. — Сейчас пойду поищу его…

— Или, может, вы будете любезны передать ему сообщение?

— Ну… хорошо, — согласился Филипп. — Сейчас, я ручку возьму.

Он лениво огляделся и заметил на резной деревянной полочке кружку с карандашами.

— Угу, — сказал он, вернувшись к телефону. — Давайте.

— Передайте, пожалуйста: Делла сказала…

— Угу, — повторил Филипп, записывая имя.

— …что Филипп Мюррей работает в Ист-Ройвичском отделении.

Рука Филиппа, сжимавшая карандаш, замерла. Он озадаченно уставился на нацарапанные слова. «Делла — Филипп Мюр…»

Он что, все еще пьян?

— Извините, — выговорил он наконец, — кажется, я вас плохо расслышал.

— Филипп Мюррей. М-ю-р-р-е-й. Работает в Ист-Ройвичском отделении Национального южного. Управляющий отделением.

— Ага, — сказал Филипп. — Ясно. — Он потер лицо, пытаясь отыскать в происходящем хоть каплю смысла. — А не могли бы вы… с кем я разговариваю?

— Делла Джеймс. Секретарша мистера Стрэттона, — ответила женщина. — Извините, что помешала вам отдыхать. Пожалуйста, если можете, передайте ему сообщение и скажите, что я перешлю ему соответствующие страницы отчета по факсу. Спасибо большое.

— Погодите! — воскликнул Филипп. — Откуда… откуда вы звоните?

— Из офиса мистера Стрэттона. Еще раз извините за беспокойство. До свидания.

— Погодите! — вскричал Филипп. — Что, собственно…

Но в трубке уже слышались короткие гудки. Филипп тупо уставился на зажатую в руке трубку, потом медленно опустил ее на рычаг.

Это что, чья-то шутка? Может, это Сэм так развлекается? Филипп оглядел пустынную кухню, почти ожидая, что сейчас кто-нибудь со смехом выскочит из засады. Но все оставалось на своих местах. Мрамор безмолвно поблескивал.

Тут внимание Филиппа привлек тихий звук. Он доносился откуда-то из глубин дома и сильно напоминал…

Подстегнутый адреналином Филипп вскочил и кинулся к выходу из кухни. Добравшись до холла, он остановился и снова прислушался. Звук разнесся по мраморному холлу, странно прозаический на фоне окружающего великолепия. Факс, отрезающий бумагу.

Филипп с колотящимся сердцем пошел на звук и очутился в кабинете. Факс стоял на столе — а рядом с ним свернулось несколько кремовых листов бумаги. Филипп взял ближайший, развернул и уставился на заголовок, не веря собственным глазам.

«Из офиса Хью Стрэттона, начальника отдела корпоративной стратегии развития».

А над ним — три характерным образом переплетенные между собою буквы. «ПБЛ».

Хлоя лежала в спальне с задернутыми шторами, обратив невидящий взгляд в прохладную полутьму. Она пребывала в смятении, была взвинчена, и ее знобило. Головная боль прошла. Впрочем, голова особо и не болела — ровно настолько, чтобы можно было сослаться на нее и уйти от всех. От Хью с его настойчивым, ищущим взглядом, от Филиппа с его любящим, неведающим участием. Ей нужно было одиночество и время — подумать.

Но чем дольше она пребывала в одиночестве, пытаясь размышлять рационально, тем неувереннее себя чувствовала. В ушах у нее непрестанно звучал голос Хью и увлекал ее мысли за собой, словно воздушный шар, наполненный гелием. Ее по-прежнему переполняло возбуждение волшебного, тайного веселья. Часть ее души отчаянно жаждала вернуть это возбуждение, эту магию. Жаждала чувствовать его взгляд и прикосновение его рук. Хью Стрэттон, ее первая настоящая любовь. Ее утраченная любовь.

А за этим трепетом и романтикой таилось нечто иное, с чем было куда труднее справиться. Боль, вызванная пониманием того, чего она была лишена все эти годы. Осознание того, что этот человек до сих пор вызывает у нее приязнь и уважение. Что она видит его недостатки — но мирится с ними. Возможно, относится к нему даже лучше, чем его собственная жена. Хью почти не отличался от того двадцатилетнего парня, что клал голову на ее обнаженную грудь и беседовал с ней долгими ночами. Хлоя знала его настолько, насколько лишь один человек может знать другого. И хотя годы сделали его более чуждым и умудренным, Хлоя понимала его внутреннюю суть. Она до сих пор могла говорить с ним на одном языке — она не забыла его. И чем дольше находилась рядом с Хью, тем свободнее владела этим языком.

Хью был прав. Пятнадцать лет ничего не значили. Они вдвоем действовали так же согласованно, как и всегда. Вернуть себе Хью — это было чудом. Волшебной сказкой.

И все же… Все же.

Жизнь — не волшебная сказка. Жизнь доказывает, что тайная, спрятанная от всех страсть — это одно, а кутерьма и грязь распавшихся семей — совсем другое. Жизнь подтверждает, что отдельные осколки совершенства просто не стоят такой цены. Ее стремление к Хью во многом проистекает из тоски по молодости. Он сейчас воспринимается как пропуск из нынешнего ее напряжения и беспокойства к золотому, спокойному прошлому. Хлоя закрыла глаза и почувствовала трепет, вызванный прикосновением его тела. Она снова сделалась двадцатилетней, свободной от ответственности и полной надежд, стоящей в самом начале жизненного пути. В эти волшебные несколько часов казалось, что невозможного нет. Хлоя полностью позабыла о себе. Но теперь…