Ближе к истине - Виктор Ротов

Интересно Виктор Григорьевич разговаривает с больными. Он не сюсюкает с ними, не дает пустых обещаний. И девушке, которая озабочена будущим своим материнством, он говорит на полном серьезе:

— Чтобы ответить на твой вопрос, надо провести полное обследование. Потом я тебе скажу, можешь ты иметь душевно здоровых детей, или нет.

И та понимает его. Радуется:

— Вот бы можно было!

Я потом говорю Виктору Григорьевичу:

— А если обследование покажет, что нельзя?

— Так и скажем ей — нельзя.

— А это не травмирует снова ее психику?

— Нет. Потому что мы умеем сказать.

Они умеют сказать!

С этого момента я стал внимательно прислушиваться, как он говорит с больными. И вообще с людьми.

В общении с людьми, в том числе и с больными (особенно с больными!), важную роль играет внешность человека. Умение располагать к себе собеседника. В этом смысле не помешает вернуться к самым первым впечатлениям о Викторе Григорьевиче. Впервые мы встретились с ним, как я уже говорил, на юбилее поэта Ивана Вараввы. Так получилось, что мы сидели в одном ряду и рядом. Три Виктора — я, Виктор Трофимович Иваненко, писатель, и Виктор Григорьевич. Я с краю, они справа от меня. При всяком взгляде в их сторону я непроизвольно отмечал про себя, как он, Виктор Григорьевич, возвышается глыбой над Виктором Иваненко. Какой крупный человек! — мельком думал я. Уже тогда, видно, потянулась к нему некая ниточка симпатии. Я за версту чую хорошего человека. Крупный человек! И не только комплекцией, но и делами. У меня даже вырывается иногда — человечище! Он держит на своих широких плечах такую громаду архисложных дел, что я называю его мысленно не Косенко, а Атлантов. Коренастый, косая сажень в плечах, овальное лицо с умными добрыми глазами, моторная речь и совершенно молниеносная реакция. Природная или благоприобретен

ная в ежедневном вихре дел, я не знаю. Но всякий раз, думая об этом, я вспоминаю слова великого нашего соотечественника Михаила Ломоносова: «…что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать».

Он женат. Жена — Светлана Михайловна — работает тут же, в диспансерном отделении. Двое детей. Взрослый сын Виталий, офицер. И дочь Юлия, школьница. О всех своих он говорит с особым теплом, но без захваливания.

К больным он обращается так: «Родненькие мои!..» Это обращение он не изменил даже после того, как один из больных напал на него во время обхода. Я ужасаюсь и возмущаюсь по этому поводу. Он останавливает меня: «Это не больной напал — болезнь…» И поднимает указательный палец, мол, есть разница. А другому больному «голос» внушал перекусить главному врачу сонную артерию, чтоб выздороветь. Вот такие они, «родненькие»! И тем не менее.

Я все пытался понять, откуда у него такая преданность этим несчастным? Ведь были, и сейчас имеются, другие возможности приложения своих незаурядных способностей. Однако!.. Что‑то намертво держит его здесь. Может, в детстве следует искать?

Работать здесь могут только те, кто способен, более других, на жалость, сострадание. У кого природная доброта и особое понимание этой всечеловеческой скорби. У кого душа болит при виде этих несчастных. Об этом слышишь от санитарочек, врачей и специалистов. Правда, здесь и льготы солидные. Доплаты за вредность, почти двойной отпуск, сокращенный возраст для выхода на пенсию. Все это весомо в нашей жизни. Но… Еще что‑то! Это «еще что‑то» долго не давалось мне, пока мы не съездили с Виктором Григорьевичем на его «малую» родину, в поселок Заречный Выселковского района, что в десяти километрах от Березанской. По имени которой… Да, да! Той самой знаменитой «Березанки», которую знает всякий, кто водит слишком тесную дружбу с «зеленым змием».

Была дождливая погода, на улицах грязь, и Виктор Григорьевич сожалел, что мы не сможем пройтись по улицам поселка, где прошло его босоногое детство. Смотрели из машины. Я заметил, как Виктор Григорьевич весь подтянулся, засветился глазами. «Это главная улица. В хорошую погоду, особенно летом, она чистенькая, зеленая!.. Вот в этом доме жила девочка Наташа, одноклассница. Мы

с ней ходили в школу за два километра от поселка. Вот по этой улочке спускались с ребятами к речке, на рыбалку…»

Я понимаю его — нет ничего милее и отраднее, чем посетить родные «пенаты». Особенно уже в возрасте, когда поднакопилась жизненная усталость.

«Вот здесь, — продолжает он, — мы однажды залезли в чужой сад. И нас крепко погоняли. А там был клуб. Тьм вон, на той площадке, мы играли. С нами ребятки из лечебницы. Мы их не прогоняли от себя. Мы знали, когда кому из них и как бывает плохо. И держали «ушки на макушке»: как чуть, бежим к лечебнице, кричим сестричкам: «Коле сейчас плохо станет!» Мы уже знали признаки начала припадка, — Виктор Григорьевич помолчал грустно, потом улыбнулся светло. — Больные дети были стрижены под ноль. И мы стриглись наголо, чтоб походить на больных и бесплатно попасть в кинушку. Раз по двадцать смотрели одно и то же кино. Но, бывало, видим — сейчас Сашу или Машу накроет падучая, кричим сестренкам, которые тут же: «Сестренка! Сестренка!..» Тут и выдаем себя. Нас за ушко да на солнышко из клуба…»

Вспомнил, как вечерами, после работы, мама Лидия Гавриловна рассказывала отцу, что и как было на работе. Работала она, и сейчас работает, старшей медсестрой отделения. А папа, Григорий Никитович, тут же кассиром. Она рассказывает, а дети слушают. Потом и сами рассказывают, как Саше или Маше стало плохо в клубе во время сеанса.

Так вот и происходил «обмен опытом».

Я представляю себе, в каких сострадательных тонах проходили эти семейные разговоры. Может, за ужином это было, может, в сумерки на крылечке. У простых добрых людей — простые добрые разговоры.

Лидия Гавриловна небольшого роста, кругленькая. Седые волосы собраны на затылке, лицо доброе, и вся она воплощение участия. Но в серых глазах просматривается волевой характер.

Виктор Григорьевич шутит: «Вся в меня!» Они с матерью и в самом деле сильно похожи Впрочем, он и на отца здорово походит. Мне даже кажется, что и сами родители — Лидия Гавриловна и Григорий Никитович похожи друг на друга. Говорят же, что супруги, прожившие долго в согласии, с годами становятся похожими друг на друга.

Мы стояли с Виктором Григорьевичем под окнами его

родительского дома, выкрашенного в сине — голубое, когда он мне как бы повторил рассказ о том, как они стриглись под ребят из лечебницы, чтобы бесплатно пробраться в кинушку. Он даже показал, как они гуськом под этим «камуфляжем», состроив невинные мордашки, продвигались к заветной двери клуба. И вдруг я понял глубинную суть приверженности Виктора Григорьевича своей профессии — уже тогда в играх и похождениях с этими ребятами он как‑то по — своему, по — детски осознавал их несчастье, как-то сочувствовал и жалел их, впитав навсегда детской своей непорочной и чистой душой несправедливость судьбы к этим детям. На этой почве, очевидно, и дало всходы его неистребимое желание бороться с душевным недугом. Ибо детские годы и детские впечатления, равно как и спутники детских лет, остаются в памяти навсегда и часто формируют в нас душу и наши устремления. После родителей самыми родными людьми на всю жизнь остаются дети, с которыми водился. И если они вызвали в тебе чувство сострадания, то это сострадание останется в тебе на всю жизнь. Равно как и вынесенные из детства нелюбовь и неприязнь к кому‑либо. В данном случае Виктор Григорьевич вынес из детства сострадание. И в этом весь он. И это более всего ценит у своих сотрудников — сострадание, готовность помочь человеку и, конечно же, компетентность в деле. Халявщик у него не пройдет. Халявщики посыпались из клиники с его приходом. Остались только те, кто действительно предан делу и знает свое дело. О каждом из таких он без натяжки, ничуть не кривя душой, говорит — «умничка».

— Вот. Знакомьтесь. Клара Ивановна — профессор, зав. кафедрой психиатрии Кубанской медицинской академии. Умничка… А это зав. четвертым отделением, Валентина Михайловна…

И это действительно умные люди. Личности! О них речь в следующих главах. А пока о Викторе Григорьевиче. Чем полнее мне удастся рассказать о нем, тем понятнее будет, почему люди работают в психиатрии, несмотря на невероятные трудности и даже опасность; не смотря на неважные условия. Ибо не поняв этого, не почувствовав благородства души этих людей, трудно будет избавиться от недоумения — почему люди «зациклились» на этой работе? Неужели нечем больше заняться? Многие из них работают здесь десятки лет. Даже у сравнительно молодых работников стаж переваливает за десять лет. Или бли

зок к десяти. Например, Елена Альбертовна Павленко — врач — психиатр. Работает здесь уже более тринадцати лет. А до этого работала с тяжелобольными — с убийцами и наркоманами.