Перстень с печаткой - Андраш Беркеши

Рельнат усмехнулся.

— Запугиваете, дорогой Дюрфильгер? Так знайте — я не из пугливых. Допускаю, что ваш полковник действительно гениальный, малый, но ведь и мы тоже кое-чему учились. А вообще, могу вас успокоить, что все необходимые меры я уже принял. Осталось только подобрать курьера.

— У вас уже есть определенная кандидатура?

— Есть, даже несколько. Но я все еще не решил, на ком остановиться.

— Можете располагать мною, майор, я всегда к вашим услугам.

Рельнат подчеркнуто учтиво поклонился.

Машина остановилась. Бостон, Монти и Анна подъехали к километровому столбу с цифрой пятьдесят.

— Поворачивать назад? — спросил лейтенант Монти.

Бостон кивнул. Но им пришлось немного подождать, потому что на автостраде царило оживление. Со второй попытки Монти все же удалось сделать разворот.

— Итак, — сказал Бостон, подводя итог, — Рельнат не едет в Будапешт, а посылает своего агента. Причины изменения первоначального плана мы не знаем. Рельнат хочет, чтобы ты, Анна, стала его любовницей. Ты соглашаешься и пытаешься выведать у него имя курьера и его задание. Если он предложит тебе поехать в Будапешт, ты соглашаешься. Ты убедилась в том, что донесение по данному делу находится в сейфе Дюрфильгера. В сейфе Дюрфильгера лежит также архивный материал на агента по кличке «Доктор». Это очень важный материал. Значит, нам нужно обязательно проникнуть в сейф.

— Верно, — подтвердила Анна. — Но это не так просто сделать.

— Конечно, не просто, — согласился Бостон. — Однако мы справлялись с делами и потруднее.

— О, я забыла тебе сказать, — хотя это в общем и не относится к делу, но знать тебе об этом все-таки следует, — что сегодня утром Дюрфильгера посетил некий доктор Тибор Молнар. Он обменял у Шалго пятнадцать тысяч форинтов на двадцать пять тысяч шиллингов.

— Так высоко стоит курс форинта?

— Ну, что ты! — возразила Анна. — Обычно за сто форинтов платят пятьдесят — шестьдесят шиллингов. Это-то и интересно, что Дюрфильгер переплатил так много. Доктор Молнар дал ему расписку только на десять тысяч шиллингов.

— О, это и в самом деле интересно, — задумчиво повторил Бостон.

Сославшись на усталость, Кальман отказался принять участие в товарищеском ужине. Он простился с Акошем и всей его компанией и пошел прогуляться по бойкой Мариахильферштрассе, глазея на витрины, на публику и обдумывая по дороге, как ему получше истратить деньги.

Наконец Кальман остановился перед освещенной витриной книжного магазина. Сначала он поискал глазами книги по технике, но, не найдя ни одной, принялся рассматривать художественную литературу и альбомы по истории искусств, красовавшиеся на изящно оформленном стенде. На другом конце витрины он заметил большой альбом Браке. На суперобложке книги был помещен натюрморт художника, исполненный в одной плоскости. Неожиданно он уронил взгляд на зеркальное отражение улицы в стекле витрины, и тотчас же узнал стоявшего за его спиной мужчину в темно-синем плаще.

Нет, он не ошибся: это был тот же самый мужчина, который попросил у него в холле конференц-зала прикурить. Вначале Кальман подумал, что это лишь случайное совпадение, однако мужчина все еще стоял у тумбы, изучая наклеенные на нее афиши. Это показалось ему уже странным. Кальман сделал движение головой, будто собираясь обернуться, на самом же деле продолжал следить за отражением улицы в витрине. И тут он ясно увидел, как человек в темно-синем плаще сначала было рванулся в сторону, а затем поспешно спрятался за тумбу. Кальман недоумевал: кто бы мог быть этот неизвестный и чего ему от него нужно? Вероятнее всего, предположил он, этот тип из австрийской полиции. Однако, поразмыслив, он тут же убедился в несостоятельности своего предположения. Почему, собственно, австрийской полиции вести за ним слежку? Кальман пожал плечами и отправился дальше, решив, что вернется сюда завтра утром и купит альбом Браке. На молодого же человека в синем плаще он решил вообще не обращать больше внимания: пускай себе, коли у него нет другого занятия, следит; ему, Кальману Борши, нечего скрывать. За все время своего пребывания в Вене он ни с кем, кроме Шалго, не встречался, да и эта встреча состоялась не по его инициативе, что он может без труда доказать, если такая необходимость возникнет. Просто Шалго, узнав, что он, Кальман, в Вене, сам навестил его в отеле.

Кальману не хотелось больше думать о неизвестном в синем плаще, но, как он ни силился, ему так и не удалось освободиться от мысли, что за ним следят. Вероятно, это и явилось причиной, что один раз он совершенно инстинктивно завернул в какую-то маленькую улочку.

Когда Кальман возвратился к себе в номер, он уже не сомневался, что за ним ведут слежку. Причем не один человек, а целая бригада из нескольких часто сменяющих друг друга сыщиков. Понятно, что следить за ним особой трудности не представляло, потому что он и не пытался уйти от преследователей. Только один раз он подумал было, не скрыться ли, но тут же отбросил эту мысль. Вернувшись к себе в номер, он сразу же заметил, что его чемодан и платье за время его отсутствия подверглись тщательному осмотру. Это уже разозлило его. Но все же он сказал себе: не нужно нервничать по пустякам. Зевота, сами собой закрывающиеся глаза упрямо напоминали об усталости. Он раздумывал, стоит ли ему идти ужинать, как вдруг затрезвонил телефон. Звонил Шалго. Он находился в холле отеля и выражал желание провести вместе вечер, и не только потому, что для него, Шалго, побыть с Кальманом — это праздник, но и потому, что он не знает, доведется ли им встретиться когда-нибудь еще.

— Хорошо, — согласился Кальман. — Через несколько минут я буду внизу. Но мы никуда не пойдем, поужинаем здесь, в ресторане, потому что я очень устал.

Десять минут спустя они уже сидели за столиком у окна.

Еще при первой встрече у Шалго Кальман спросил его, справедливы ли обвинения, которые были выдвинуты против него, Шалго, после его бегства из Венгрии. Шалго поспешил заверить Кальмана, «что обвинения эти не соответствуют действительности. Правдой является только то, что он в свое время уже говорил Кальману, когда они вместе сидели в гестаповском застенке. С первого же дня перехода к русским он честно сотрудничал с ними. И бежал он из Венгрии только потому, что не хотел невиновным угодить в тюрьму, — иного выхода у него тогда не было.

Принесли ужин, и Кальман подумал, что его воспоминания чем-то похожи на пар, что плывет над их тарелками с яствами. Нет, он не хотел ничего вспоминать. Поэтому ужин прошел в молчании. К тому же Кальману и есть-то не хотелось. Единственно, что пришлось ему по вкусу, это рейнское.

Выпили по чашечке кофе. Потом закурили: Шалго — неизменную сигару, Кальман — сигарету.

— Не люблю я вспоминать, — словно объясняя свое молчание, сказал Кальман.

— Прошлое человека — его горб. Горб, Борши, от которого мы не можем избавиться по гроб жизни. Когда вы читали в последний раз венгерскую газету?

— Перед отъездом сюда.

— А я сегодня. Прочел один очень интересный репортаж. В нем, между прочим, шла речь о Марианне Калди.

— С вами эта газета?

— У меня дома. Мария Агаи, врач, — впрочем, может быть, вы теперь уже и не помните ее, — дала корреспонденту газеты интервью. Вот видите, Борши, прошлое нежданно-негаданно для нас взяло да само постучалось в нашу дверь. Когда вы возвращаетесь домой?

— Во вторник утром, — ответил Кальман, а сам тщетно попытался воскресить в памяти, кто такая Мария Агаи. Нет, он не помнил этого имени. — Скажите, Шалго, почему вы не хотите послушаться моего совета? Поверьте мне, сейчас вы могли бы возвратиться в Венгрию, не опасаясь ничего.

Толстяк ухмыльнулся.

— А что я стану там делать? — спросил он. — Я уже состарился, Борши. С тем, что я исковеркал себе жизнь, я уже смирился и сейчас только расплачиваюсь за грехи юности. По вечерам я делаю себе теплую ножную ванну и мечтаю. Но если вы мне докажете, что на кладбище в Ракошкерестуре или в Фаркашрете могильные черви будут точить меня с большей учтивостью, чем на каком-нибудь из погостов около Вены, клянусь, я возвращусь на родину.

— Не паясничайте, Шалго! Вы же отлично понимаете, что речь идет совсем не об этом.

— Так о чем же? Впрочем, не тщитесь, Борши, не утруждайте себя ответом, — неожиданно оживился толстяк. — Скажите, а вы с тех пор так больше ничего и не слышали о своем дяде?

— Знаю, что он научный сотрудник какого-то исследовательского института и живет в Лондоне, — ответил Кальман. — Да, слышал еще, что после пятьдесят шестого года раза два или три он приезжал в Будапешт.

Шалго закрыл глаза и откинулся назад.

— Вы знаете, — сказал он, — что смерти я не боюсь. И все же я хотел бы еще пожить, хотя бы ради того, чтобы еще раз повстречаться со Шликкеном. У меня такое предчувствие, что он жив, и оно-то, это предчувствие, не дает мне покоя.