Серебряный век русской поэзии - Сборник

1925

«Глупое сердце, не бейся!..»

Глупое сердце, не бейся!Все мы обмануты счастьем,Нищий лишь просит участья…Глупое сердце, не бейся.

Месяца желтые чарыЛьют по каштанам в пролесь.Лале склонясь на шальвары,Я под чадрою укроюсь.Глупое сердце, не бейся.

Все мы порою, как дети,Часто смеемся и плачем:Выпали нам на светеРадости и неудачи.Глупое сердце, не бейся.

Многие видел я страны.Счастья искал повсюду,Только удел желанныйБольше искать не буду.Глупое сердце, не бейся.

Жизнь не совсем обманула.Новой напьемся силой.Сердце, ты хоть бы заснулоЗдесь, на коленях у милой.Жизнь не совсем обманула.

Может, и нас отметитРок, что течет лавиной,И на любовь ответитПеснею соловьиной.Глупое сердце, не бейся.

1925

«Золото холодное луны…»

Золото холодное луны,Запах олеандра и левкоя.Хорошо бродить среди покояГолубой и ласковой страны.

Далеко-далече там Багдад,Где жила и пела Шахразада.Но теперь ей ничего не надо.Отзвенел давно звеневший сад.

Призраки далекие землиПоросли кладбищенской травою.Ты же, путник, мертвым не внемли,Не склоняйся к плитам головою.

Оглянись, как хорошо кругом:Губы к розам так и тянет, тянет.Помирись лишь в сердце со врагом —И тебя блаженством ошафранит.

Жить – так жить, любить – так уж влюбляться.В лунном золоте целуйся и гуляй,Если ж хочешь мертвым поклоняться,То живых тем сном не отравляй.

Это пела даже Шахразада, —Так вторично скажет листьев медь.Тех, которым ничего не надо,Только можно в мире пожалеть.

1925

_________

Собаке Качалова

Дай, Джим, на счастье лапу мне,Такую лапу не видал я сроду.Давай с тобой полаем при лунеНа тихую, бесшумную погоду.Дай, Джим, на счастье лапу мне.

Пожалуйста, голубчик, не лижись.Пойми со мной хоть самое простое.Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,Не знаешь ты, что жить на свете стоит.

Хозяин твой и мил и знаменит,И у него гостей бывает в доме много,И каждый, улыбаясь, норовитТебя по шерсти бархатной потрогать.

Ты по-собачьи дьявольски красив,С такою милою доверчивой приятцей.И, никого ни капли не спросив,Как пьяный друг, ты лезешь целоваться.

Мой милый Джим, среди твоих гостейТак много всяких и невсяких было.Но та, что всех безмолвней и грустней,Сюда случайно вдруг не заходила?

Она придет, даю тебе поруку.И без меня, в ее уставясь взгляд,Ты за меня лизни ей нежно рукуЗа всё, в чем был и не был виноват.

1925

«Заря окликает другую…»

Заря окликает другую,Дымится овсяная гладь…Я вспомнил тебя, дорогую,Моя одряхлевшая мать.

Как прежде ходя на пригорок,Костыль свой сжимая в руке,Ты смотришь на лунный опорок,Плывущий по сонной реке.

И думаешь горько, я знаю,С тревогой и грустью большой,Что сын твой по отчему краюСовсем не болеет душой.

Потом ты идешь до погостаИ, в камень уставясь в упор,Вздыхаешь так нежно и простоЗа братьев моих и сестер.

Пускай мы росли ножевые,А сестры росли, как май,Ты всё же глаза живыеПечально не подымай.

Довольно скорбеть! Довольно!И время тебе подсмотреть,Что яблоне тоже больноТерять своих листьев медь.

Ведь радость бывает редко,Как вешняя звень поутру,И мне – чем сгнивать на ветках —Уж лучше сгореть на ветру.

1925

«Я иду долиной. На затылке кепи…»

Я иду долиной. На затылке кепи,В лайковой перчатке смуглая рука.Далеко сияют розовые степи,Широко синеет тихая река.

Я – беспечный парень. Ничего не надо.Только б слушать песни – сердцем подпевать,Только бы струилась легкая прохлада,Только б не сгибалась молодая стать.

Выйду за дорогу, выйду под откосы, —Сколько там нарядных мужиков и баб!Что-то шепчут грабли, что-то свищут косы.«Эй, поэт, послушай, слаб ты иль не слаб?

На земле милее. Полно плавать в небо.Как ты любишь долы, так бы труд любил.Ты ли деревенским, ты ль крестьянским не был?Размахнись косою, покажи свой пыл».

Ах, перо не грабли, ах, коса не ручка —Но косой выводят строчки хоть куда.Под весенним солнцем, под весенней тучкойИх читают люди всякие года.

К черту я снимаю свой костюм английский.Что же, дайте косу, я вам покажу —Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,Памятью деревни я ль не дорожу?

Нипочем мне ямы, нипочем мне кочки.Хорошо косою в утренний туманВыводить по долам травяные строчки,Чтобы их читали лошадь и баран.

В этих строчках – песня, в этих строчках – слово.Потому и рад я в думах ни о ком,Что читать их может каждая корова,Отдавая плату теплым молоком.

1925

«Ах, как много на свете кошек…»

Сестре Шуре

Ах, как много на свете кошек,Нам с тобой их не счесть никогда.Сердцу снится душистый горошек,И звенит голубая звезда.

Наяву ли, в бреду иль спросонок,Только помню с далекого дня —На лежанке мурлыкал котенок,Безразлично смотря на меня.

Я еще тогда был ребенок,Но под бабкину песню вскокОн бросался, как юный тигренок,На оброненный ею клубок.

Все прошло. Потерял я бабку,А еще через несколько летИз кота того сделали шапку,А ее износил наш дед.

1925

«Голубая кофта. Синие глаза…»

Голубая кофта. Синие глаза.Никакой я правды милой не сказал.

Милая спросила: «Крутит ли метель?Затопить бы печку, постелить постель».

Я ответил милой: «Нынче с высотыКто-то осыпает белые цветы.

Затопи ты печку, постели постель,У меня на сердце без тебя метель».

Октябрь 1925

«Ну, целуй меня, целуй…»

Ну, целуй меня, целуй,Хоть до крови, хоть до боли.Не в ладу с холодной волейКипяток сердечных струй.

Опрокинутая кружкаСредь веселых не для нас.Понимай, моя подружка,На земле живут лишь раз!

Оглядись спокойным взором,Посмотри: во мгле сыройМесяц, словно желтый ворон,Кружит, вьется над землей.

Ну, целуй же! Так хочу я.Песню тлен пропел и мне.Видно, смерть мою почуялТот, кто вьется в вышине.

Увядающая сила!Умирать так умирать!До кончины губы милойЯ хотел бы целовать.

Чтоб всё время в синих дремах,Не стыдясь и не тая,В нежном шелесте черемухРаздавалось: «Я твоя».

И чтоб свет над полной кружкойЛегкой пеной не погас —Пей и пой, моя подружка:На земле живут лишь раз!

1925