Система научно-богословской аттестации в России в XIX – начале XX в. - Наталья Сухова

Наконец, решению третьей задачи – введению в учебный процесс элементов научного исследования – должны были способствовать две новые черты учебного процесса. Во-первых, общее изменение системы преподавания, особенно для отделенских дисциплин, уменьшало число слушателей в три раза. Во-вторых, особое назначение научно-педагогической подготовки получали занятия выпускного курса (§ 133, 137). В объяснительной записке к проекту высказывались лишь отдельные пожелания: «изучение науки по первым ее источникам и научный всесторонний анализ этих источников», «ознакомление слушателей с лучшими иностранными и отечественными сочинениями по той или иной науке и вообще с литературою», «знакомство с учебниками и учебными пособиями в практических видах ее преподавания». Все остальное должно было уточняться и отрабатываться по ходу дела. Большие надежды возлагались на тесное профессиональное общение студентов с преподавателями-специалистами, которые должны были вести слушателей «к самым основаниям из специальных познаний», готовить к самостоятельным научным трудам и «вполне отчетливой учебно-педагогической деятельности». Кроме того, студентам 4‑го курса предоставлялась возможность, если это будет полезно, посещать лекции и специальные занятия в университетах или в других учебных или научных учреждениях. Наконец, перенесение написания кандидатского сочинения на 3‑й курс, а магистерской диссертации – на 4‑й определяло в рамках академического образования два этапа самостоятельной научно-исследовательской деятельности студентов[416].

Однако заявленные в проекте принципы – сокращение общеобязательного богословского образования, научной специализации, практической подготовки к научно-исследовательской и преподавательской деятельности – вызвали бурную дискуссию. В отзывах архиереев, рецензирующих проект (см. 1.3), «отделенская» специализация подверглась почти единогласной критике[417]. Митрополит Арсений (Москвин), архиепископы Антоний (Амфитеатров) и Евсевий (Орлинский) признавали полезным стремление авторов проекта поставить академии на одинаковый с университетами уровень в учебном и научном отношении. Но в полученном результате архиереи видели лишь механическое копирование университетских принципов. Полной богословской специализации академий проект не проводил, а внутреннее дробление богословских наук по отделениям разрушало и прежнюю богословскую научную систему. Так как без изучения целостной системы научного богословия невозможно формирование ученого, такое дробление, по мнению архиереев, должно было неизбежно повлечь подрыв научного богословского образования. Ранняя специализация будет деформировать сознание будущего богослова и заставит, даже при сохранении основных богословских наук в числе общеобязательных, заниматься только теми из них, которые имеют отношение к его отделению. Не менее серьезные возражения вызвало выделение 4‑го курса для особых специально-практических занятий: критиковалось сокращение общего курса высшего духовного образования, предполагалась неготовность академий к описанным в объяснительной записке занятиям.

Окончательный вариант Устава 1869 г., при сохранении общих принципов проекта, представлял значительно скорректированную их реализацию. Общая богословская система, предлагаемая всем студентам в общеобязательном курсе, состояла лишь из Священного Писания и основного богословия[418]. Вместо философского (или филологического) отделения третьим стало церковно-практическое, включившее и дисциплины как пастырского, так и словесного направлений[419]. Устроение выпускного курса со специальной научно-педагогической подготовкой было в основном сохранено[420].

Реализация положений Устава с его научной устремленностью была сопряжена со многими проблемами. Образование в условиях Устава 1869 г. предполагало активное участие в нем самих студентов: надежды возлагались на интерес к научным занятиям, творческий подход и самостоятельность. С одной стороны, общий научный пафос, выделение специальных предметов, к которым студенты того или иного отделения ставились в особое отношение, более тесное – как учебное, так и научное – общение преподавателей со студентами не только активизировали учебный процесс, но сделали его более осмысленным и целенаправленным. Повышение научного статуса и требований к магистерским диссертациям, присутствие студентов на публичных защитах магистерских и докторских диссертаций способствовали повышению интереса студентов к богословской науке, вводили студентов не только выпускного, но и всех курсов в научно-исследовательский процесс.

Характерной чертой новой духовно-академической эпохи стала большая свобода студентов, им в весьма значительной степени предо ставлялось самим, по собственному такту и разумению, «располагать собою и своими поступками»[421]. В этом была и оборотная сторона: «все располагало к неаккуратному посещению лекций», особенно общеобязательных, читаемых всему курсу в больших аудиториях[422]. Это грозило исполнением тех опасений, которые высказывали архиереи-рецензенты, и не только они: упадком целостного научного богословского образования. Были, разумеется, студенты, усматривающие пользу всего лекционного материала и посещавшие аудитории неукоснительно. Так, студент СПбДА В. В. Болотов (1875–1879) еще на студенческой скамье выявил смысл максимально полного богословского знания для будущего ученого и неукоснительно исполнял свои решения. Свое обучение в академии В. В. Болотов характеризовал так: «Это – votum человека, который сам за четыре года студенчества опустил лишь четыре лекции»[423]. Уже будучи профессором СПбДА и анализируя проблемы, связанные с постановкой богословского образования в его студенческие годы, В. В. Болотов выделял в качестве одного из главных недостатков плохую координацию усилий преподавателей и занятий студентов[424].

Как и предполагали рецензенты проекта, специализация – по крайней мере, по отделениям – была доминирующей в учебном процессе. Это не могло лишить студентов полного представления о полноценной системе богословия, так как подавляющее большинство из них были выпускниками духовных семинарий, где изучались, как и раньше, все богословские дисциплины[425]. Но разумеется, в семинариях речь не шла о научном изучении богословия, поэтому система богословия была знакома их выпускникам, но не изучена ими с научной точки зрения. Тем более не заострялось внимание на главных исследовательских проблемах в конкретных областях богословия. Поэтому, занимаясь в академиях богословием уже на ином уровне, но лишь одной из его составляющих, студенты неизбежно получали научную «однобокость», с трудом осоз навая ее связь с другими областями богословия. Исследуя в дальнейшем частный богословский вопрос, проблему, большая часть студентов не могла определить ее истинное место в научно-богословской системе и тем более использовать совокупность ее достижений и методов.

К сожалению, и с изучением специальных предметов ситуация была не столь однозначна. Даже преподаватели одного и того же специального предмета богословского отделения – догматического богословия – А. Л. Катанский в СПбДА и А. Д. Беляев в МДА констатировали разное отношение студентов к своим лекциям. А. Л. Катанский никогда не имел таких внимательных и усердных слушателей, как в период действия Устава 1869 г., А. Д. Беляев же до Рождества видел в аудиториях больше половины студентов богословского отделения, после Рождества – меньше половины, при этом записывали лекции не более двух-трех человек[426]. Явление, замеченное А. Д. Беляевым, не означало расслабления студентов и отсутствия интереса к богословской науке. Но смещение акцента с освоения знания на самостоятельную работу имело и такие последствия.

Как обстояло дело с самостоятельным вкладом студентов в свое образование? Возможности для этого предоставлялись в старых формах – лекции и сочинения, но они должны были наполниться новым содержанием и иметь иной смысл: научить элементам научной работы, установить более тесную связь студента с преподавателем. Участие студентов в лекционной форме обучения состояло в аудиторной записи и составлении конспектов. Студенты, прошедшие такую школу, были ей благодарны не только за приобретаемые знания и выработанное усердие, но и за выработанное умение работать с научной литературой и с источниками – конспектировать, выбирать основное, устанавливать факты и обращать внимание на степень их достоверности, устанавливать логику рассмотрения той или иной проблемы. Составленные конспекты переходили по наследству младшим курсам, критически оценивались и пополнялись по мере надобности, составляя, параллельно преподавательскому преемству в той или иной дисциплине, преемство студенческое[427].