Криптонит - лебрин

Она уткнулась в телефон, а Насвай откашлялась, сдерживаясь от слов, за что я была ей благодарна.

К нам подошëл Дементьев, и его рука уже привычно оказалась на моем плече, его взгляд уже привычно оказался на моëм профиле, жадно вгрызающийся, и я могла бы всë это предовратить, могла бы, но другой человек никогда так на меня не смотрел, и мне хотелось, хотелось. Хотелось быть красивой. А когда Дементьев смотрел на меня, я чувствовала себя красивой и специально запрокидывала голову, громко и пьяно смеясь, зная, что он на меня смотрит, и игнорируя эту тупую боль в рëбрах.

Что не так. Что не он.

— Ты же танцевать хотела, а, Юдина? Пошли?

Насвай — мой ангел-хранитель — выступила вперëд и начала трясти пальцем, читая нотации:

— Так, танцевать только под моим присмотром! Чтобы руки в пяти сантиметрах от тела! Понятно тебе, долбоклюй?

— Насвай, закрой ебальник, по-братски, а? — с досадой матерился Дементьев. Ну, конечно, обломы ему не нужны. А мне было так плевать, я смеялась.

— Не, Юль, ну ты слышала, а? Этот деградант… — с возмущением начинала она, но еë как обычно никто не воспринимал всерьëз. Но возможно, надо было. Возможно, она всегда знала чуть больше, чем нужно.

— Всë нормально, Насвай.

И мы танцевали. Мне было так больно, что он рядом, что я совсем не понимала, как мы танцуем, где его руки, что Дементьев говорит мне на ухо, что я совсем запрещала себе даже взгляды в ту сторону. И не понимала, смотрит ли он на меня.

Он мог меня потом обвинять, злиться на меня за то, что я якобы снова устраивала эти игры с ним, пытаясь заставить его ревновать, но тогда это было совсем не так. Я пыталась заставить себя поверить, что его не существует. Но даже если его не существовало в актовом зале, он всегда существовал в моих мыслях.

Периодически мы бегали с Дементьевым в кабинет химии, всë больше пустеющий, пить водку. А потом снова — танцевать. Самое обидное, что я почти не была пьяной.

Самое обидное, что я действительно не была пьяна в стельку, когда он внезапно меня поцеловал. И это почувствовалось как та самая тошнота.

Я стояла возле парты, и у меня в руках был стаканчик, содержимое которого вылилось на пол, когда он внезапно наклонился ко мне. Это не было долго, но, возможно, в пьяном состоянии я немного по-другому оценивала время.

Дело было в том, что его губы оказались на моих, а язык точно также пытался попасть в мой рот.

— Ты что! — закричала я, в шоке смотря на него и оттолкнув его. Оказалось, что в кабинете мы были совершенно одни, что глаза у него мутно блестят, и я трясусь.

Я не… тогда я действительно не думала, что всë может прийти к этому. Я не воспринимала Дементьева как человека, который чего-то от меня хочет. Подкожно — да. Но я надеялась, что всë останется под моим контролем.

И всë из-под него выходило. А я не знала, что с этим делать. Как всегда.

— Тихо ты, тихо, — и снова потянулся ко мне. Тогда я ударила его по груди так, что он пошатнулся, и собиралась выйти из класса. Не вполне понимая, что происходит, но в той же лихорадке, в том же заторможенном ужасе. Как тогда.

Чувство тошноты накатывало. Я хотела сбежать.

— Блять, ты ахуела!

Но сбежать мне не удалось. Он схватил меня за руку — больно, сильно. Меня резанул его злой взгляд — взгляд неуравновешенного Дементьева, который под действием алкоголя, видимо, становился совсем неконтролируемым.

Он схватил две мои руки в одну свою, обездвижив, и прижал к себе, глядя мне в глаза. Мутно и бешено.

Я замерла.

Я ещë ничего не понимала, но ужас накатывал всë сильнее. Я смотрела на него и была в ужасе. Будто детский утренник превратился в резню, когда клоун достал бензопилу.

Так это ощущалось. Я смотрела на него детскими глазами и не понимала.

— Опять скажешь, что я воняю и что со мной не о чем разговаривать, вот так, нахуй? А сама, блять, вертела жопой!

Его грубый, громкий голос парализовал меня. Я хотела исчезнуть.

— Прости. Прости, прости, только отпусти, пожалуйста, пожалуйста, — я не узнавала свой голос, ставший вдруг тонким и дрожащим.

Я готова была попросить прощения за все, что угодно.

Я снова чувствовала себя уязвимой.

— Я тебя так выебу, что мало не покажется, блять, — его голос звучал животным, бешеным рыком у меня над ухом, а я никак не могла вдохнуть. — Шлюха, блять, ебучая.

Он задрал мою юбку, и это ввергло меня в такой страх, что я пнула его по голени. Он сматерился и снова назвал меня шлюхой. А я не понимала, почему я опять шлюха. Почему меня наказывают.

Как вдруг меня обдало холодом. Не понимая, что происходит и всë ещë не в состоянии дышать, я в полном шоке смотрела, как шатающийся Дементьев оказался взятый за шкирку в руках Александра Ильича.

— А я все думал, куда они уходят и почему все возвращаются бухие в стельку, — меня резанул его взгляд. Полный презрения. Я стояла в слезах и смотрела на него, не веря, что это происходит. Он держал его, не сопротивляющегося, за шкирку и смотрел на меня, оценивая, что со мной сталось. Глядя на мои заплаканные щëки, беспомощные глаза, задранную юбку. Почему его взгляд, скользящий по моему телу, не вызывал у меня такой паники и тошноты? Может, потому что он всегда был бесчувственным? Действительно оценивающим, а не раздевающим. Сухим. — Вали отсюда, Дементьев, с тобой ещë поговорим.

Он ушел, матерясь под нос и чуть не врезавшись в косяк двери.

Я бессильно села на парту, не веря, что всë закончилось. Что сердце снова приходит в норму. Что я могу дышать.

Что меня не линчуют.

Я обняла себя за плечи, пытаясь вдохнуть.

Тут был Александр Ильич. И меня тошнило от одного осознания, что я снова делаю это — привязываю его к себе, заставляю делать то, что он не хочет. Что он снова спасает меня, нерадивую.

Пусть он уйдёт. Пожалуйста. И я как-нибудь соберу себя, но не тогда, когда он внимательно смотрит на меня, когда я глотаю слёзы, не могу выдохнуть их, и они меня распирают, а он смотрит, смотрит, смотрит.

Наверное, в этот момент всë было решено. В тот момент, когда я смотрела на