Криптонит - лебрин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Для тебя имеет значение, чего я хотела? — злой, едкий смешок. Я начинала кривляться, специально делая это противным. — Блять, да какая разница вообще? Ты так паришься, что о тебе подумает незнакомый мужик? О-о, она так плохо воспитала её, о-о-о…
— Не смей материться в этом доме! Не доросла ещё! — вскрикнула она гневно, и я еле сдержалась от того, чтобы вздрогнуть. Я тряслась почему-то всем своим костлявым телом, но смотрела на неё исподлобья. Всё ещё тот дикий волчонок, который всё делал ровно наоборот.
— Да мне поебать! Блять, блять, блять…
Это было похоже снова на шаг за край — и всё дальше, дальше, уничтожая последние шансы вернуться назад. Она отреклась от меня тогда, теперь я тоже отрекалась от неё, ведя себя всё ужаснее, потому что я уже не надеялась. Пыталась не надеяться.
Она ударила меня по щеке. Её глаза полыхали гневом.
— Это гены твоей ненормальной мамаши, или что? Поэтому ты так отвратительно себя ведёшь?
Это ударило меня сильнее пощёчины.
Я стояла этим диким несчастным волчонком, который хотел заскулить подобно бездомной собаке. Он кусался, но настоящим было только это: «Погладь меня, ну погладь». Неважно, что я плохая, что я дикая, непослушная, — погладь. Прими без условий и характеристик. Прими даже серийным маньяком с кучей трупов за спиной.
Но этого никогда не будет. В ей глазах всегда будет стена — холодная и каменная. Слышала ли она тогда, как разбилось моё сердце, в котором всегда до того была она, а не родная мать, которой я совсем не помнила?
По её взгляду я видела, что она жалела, что сказала это. Но мне было уже плевать.
Тогда я не понимала, что она сама не может разбить эту стену.
— Не смей оскорблять маму! Ты вообще нихера не знаешь! Ты никто в этом доме! — уже по-настоящему закричала я. Снова пощёчина — на этот раз менее сильная, но голова всё равно отлетела назад. В ушах звенело, но это было привычно. Она часто била меня по лицу, когда я точно так же выёживалась в детстве.
— Ты пойдёшь на физику, потому что я так сказала! Я проверю! Позвоню твоему физику, и если он мне скажет…
Это уже было неважно.
Я хлопнула дверью.
Я не заплакала. Во мне будто всё было заморожено — только щека горела огнём.
Оказавшись на улице, глядя на ещё тёмное небо и белый снег, лежащий огромными сугробами, я захотела одной из снежинок и раствориться в миллионе таких же.
Я подумала о маме, и впервые меня что-то ударило в грудь. Как бы это было — если бы она была не памятью, а живой? Было бы всё по-другому? Любила бы она меня больше Иры?
В этой Вселенной у меня не было ни Иры, ни мамы, и я чувствовала себя сиротой больше, чем если бы у меня не было мачехи.
На физику пойти всё-таки пришлось. Я пришла в школу слишком рано — наверное, по старой привычке. Мне не хотелось заходить в кабинет, я надеялась просто пройти мимо, в туалет, чтобы просидеть там до начала урока, но я услышала голоса. Два голоса. Его и её. Александра Ильича и Ирины Алексеевны. Меня сразу затошнило, но пройти мимо я уже не смогла.
И приложила ухо к щели, не почувствовав по этому поводу никаких угрызений совести.
— Почему ты не пришёл в кафе и не предупредил? — осторожно спрашивала она, и я чувствовала эту робость в её голосе. Будто она боялась с ним конфликтовать.
Впервые я слышала их голоса такими. Наедине. Я что-то воровала у судьбы — маленькая девчонка, подслушивающая разговоры двух взрослых людей в отношениях, — и мне хотелось от злости и боли украсть больше.
— Возникли дела. Не успел предупредить, извини, — а вот в его голосе слышно абсолютное равнодушие — и немного смятения, которое у нормальных людей должно было быть раскаянием.
— Какие дела? Ты хоть раз скажешь, что это за дела такие?!
Молчание. Она издала смешок.
— Блять, Саша, это смешно, правда.
— Я сразу сказал, как это будет. Тебе вроде это подходило — просто общение и хорошее времяпровождение. Я не знаю, чего ты теперь…
Он будто правда не знал, что сказать. Будто разговаривал человек и заглючивший робот.
— Не до такой же степени «просто общение»! Я взрослая женщина, мне нужны нормальные отношения, а не вот это вот всё!
— Поздравляю. Можешь найти себе того, кто тоже этого хочет, — теперь в его голосе звучал холодок и ирония.
Молчание. Она не знала, что сказать. Не знала, как достучаться.
Я тоже помнила это чувство — ты будто стоишь перед стеной, к которой никак не подступиться, и не знаешь, что делать.
— Ты серьёзно? — спросила она, не веря. А потом хмыкнула. — Замечательно! Желаю тебе удачи.
— Тебе удачи, чтобы разобраться наконец в себе, — он всё-таки не мог удержаться от ленивого сарказма — так, будто он знал все её слабые места, но ему не нужно было в них бить. И он делал это легонько. Лениво препарировал.
Послышались шаги, так что я лихорадочно побежала в туалет.
И, прислонившись к холодной стене, не удержалась от того, чтобы улыбнуться.
От злого, проникнутого ядом торжества. Это были плохие эмоции — радоваться чужой проблеме. Радоваться своим чёрным сожжённым сердцем, что она выбежала из его кабинета в слезах, а он не побежал за ней. Он никогда не бежал за кем-то.
Но это было нормально для меня — испытывать плохие чувства, потому что меня всегда считали плохой.
И я всегда была в этом абсолютно искренна.
Я много раз представляла их отношения, думала, как они выглядят, как они ведут себя друг с другом. Насколько страстно целуются? Ругаются ли они? Чем она лучше меня? Меня били эти вопросы будто хлыстом — потому что я знала: всем. Не только возрастом. И тогда мне хотелось снять с себя шкуру. Но я продолжала быть в этой своей дурацкой шкуре, воюя со всем миром, даже если все вокруг говорили, как я была не права. Слабоумие и отвага.
Я много думала об их отношениях.
Но тогда почему-то в голове у меня был только один вопрос. Лечила ли она его кактус, как я?
