Экзамен для гуманоидов - Вячеслав Шалыгин

— Зачем?

— Вы прикажете это сделать?

— Да, только объясни, зачем?

— Чтобы убедиться в том, что никто не прячет резиновых перчаток, флакончик с «жидкими перчатками» или нечто в том же духе. В этом случае я принесу свой походный наборчик и сниму с клавиш на камерах отпечатки пальцев.

— Ну, ты даешь, — вырвалось у Игоря. — Мы же свои, буржуинские, зачем ты пытаешься нас обидеть?!

— Больно надо, — Паша медленно вывернул свои карманы и принялся расстегивать куртку, — вас обижать. Я, наоборот, хочу, чтобы мы не сомневались друг в друге ни на йоту. Делайте, что я сказал!

Я мысленно поаплодировал своему пилоту и вывернул карманы, подавая пример остальным. Дольше всех колебалась Галина. Наконец, сдалась и она. Со стороны процедура должна была выглядеть удручающе. Или смешно. Зависит от заинтересованности наблюдателя. Шестеро взрослых и совершенно раздетых космонавтов вытряхивают тонкие хлопчатобумажные комбинезоны, не отрывая взглядов от пола.

Вжикнула последняя застегнутая «молния», и мы подняли глаза на Павла.

— Теперь попрошу всех оставаться на месте и ни к чему не прикасаться, — он двинулся к выходу из отсека, но в дверях остановился и, обращаясь к Игорю, сказал:

— Присмотри за межмодульным коридором. Если появятся чужаки — задраивай на уровне среднего шлюза.

Игорь козырнул и подошел к застекленной консоли экстренной блокировки дверей. Я поискал глазами что-нибудь похожее на оружие. Заметив это, Мишин усмехнулся.

— Не волнуйтесь, Александр Николаевич, я думаю, пара часов у нас в запасе есть. Им ведь тоже надо прийти в себя. Какими бы тренированными они ни были.

— Ты все еще уверен, что они опасны? — спросила Галя, присаживаясь на край «саркофага».

— Не «все еще», а как раз теперь. На все сто!

Ира уселась, обхватив руками колени, прямо на пол и с интересом посмотрела на Алевтину.

— Занятный у тебя пилотик. Его не Джеймсом Бондом зовут?

— Сама удивляюсь, — Аля улыбнулась и уселась рядом. — Может, товарищ академик что-то прояснит?

— Пас, — сказал я совершенно искренне.

То, что в экипаже есть сотрудники всяких разных ведомств, я, конечно, знал, но лично был знаком только с одним — офицером ФСБ, на время полета — биологом тридцать второй смены.

— Вам, девочки, следует побольше времени уделять предварительному знакомству, чтобы потом не удивляться, что посвятили лучшие годы жизни человеку, этого не достойному или не оценившему вашей жертвенности.

— Кто в наше время говорит о годах? — Аля вздохнула. — Пара месяцев — уже рекорд.

— Вам этого мало? — вмешался, обернувшись, Игорь.

— Для интимных отношений или прочной связи? — вопросом на вопрос ответила Аля.

— Ясно, — выдохнул пилот и вернулся к наблюдению за коридором.

— Вот в ваше время, Александр Николаевич, как относились к подобным проблемам? — поддержала разговор Ира.

Я не то чтобы рассмеялся, я совершенно неприлично «заржал», как гвардейский рысак. Девушка покраснела и вопросительно покосилась на Галю. Соболева прыснула в кулачок, но быстро справилась со смехом и спросила:

— Вам, Ира, сколько лет?

— Двадцать семь.

На этот раз не выдержал даже мужественно крепившийся Мишин. Аля уже давно утирала размывающие тушь потоки веселых слез. Ира начала сердиться, и я, пожалев ее, усилием воли прекратил заливаться.

— Дело в том… сударыня, что в мое время все было точно так же, как и сейчас. Я, конечно, выгляжу лет на девяносто пять, но это следствие нервных перегрузок. На самом деле мне тридцать шесть.

Несколько секунд она осмысливала мое заявление молча, а затем рассмеялась не менее громко, чем остальные. В таком приподнятом настроении нас и застал Паша. Мы разом смолкли и приготовились к вынесению приговора.

— Даже не знаю, что сказать, — Кольченко развернул белый листок.

— Что есть, то и говори, — подбодрил его Игорь.

— Получается, что открыл «саркофаги» господин Афанасьев…

Вот так шуточка! С ума сошел, эксперт доморощенный, что ли?! Я часто заморгал и, взяв из его рук листок с данными дактилоскопии, взглянул сам. В самом деле — отпечатки мои. Только здесь ли они сняты?

Угадав мои мысли, Паша поднес лист с фотографией отпечатков к припудренной мельчайшим порошком кнопке.

— Убедитесь…

Один к одному. Я задохнулся от возмущения. Впрочем, возмущение здесь не поможет. Думай, академик, думай. И не в такие игры тебя вовлекали, конечно, не в замкнутом пространстве и не на нейтральной территории, но противники были — закачаешься! Один достойнее другого. Включай мозги или грош цена твоей гениальности!

11

Из текущего рапорта в Планетарную Разведку

…Агентура противника приступила к активным действиям. Трудно определить, чей почерк преобладает, поскольку усилия разных спецслужб подозрительно однонаправлены. Выявить персональную причастность бодрствующих членов экипажа к той или иной определенной организации пока не удается. Однако соображений на этот счет немало… Насколько я разбираюсь в компьютерах такого уровня, как на этом звездолете, сбой программы на них практически невозможен. Следовательно, это действие умышленное. Мотив? Кому, то есть, это выгодно? Естественно, клайрам, всеми правдами и неправдами пытающимся сбить нас с пути…

…Что за «безбилетники» пригрелись в «красной» и «зеленой» зонах? Вот уж кто не вписывается в стройную версию равномерного пропитывания экипажа агентурой, так это они…

12

Афанасьев Александр Николаевич, и.о. командира звездолета «Ермак»

— Мир стабилен, Леночка, только для тех, кто ничего не смыслит в его устройстве. Мы же понимаем, что все вокруг в сплошном движении. От простого к сложному, наоборот: от громоздких систем к изящным миниатюрам, по кругу, наконец. Движется время, планеты, сама Вселенная. Человеческая жизнь тоже движение, и чем стремительнее индивидуум продвигается по своему личному пути, тем быстрее приходит к новому этапу движения — движению в составе своей планеты в виде ее плодородного слоя. Гении поэтому долго не живут. Это пример ничтожной конечности частного на фоне безграничности вариационных просторов всего сущего, что составляет Вселенную. Мы боимся представить себе — насколько малые по протяженности отрезки всеобщего стремительного забега представляют из себя наши жизни. Мы ценим их, как бриллианты, а в сущности это куски графита. Одни большие, другие поменьше, и стоят они ровно столько, сколько мы даем за чужую жизнь, спасаясь с тонущего корабля. Максимум — обломок мачты. А чаще — пару ударов по голове веслом. От молекул межзвездного газа и вездесущих кварков нас отличает вовсе не сложная структура. Мы отличаемся стремительностью созидания, тем, что между собой условились называть разумом. Понятием неверным и субъективным. Разум космоса более велик, он создает Галактики, но мы не понимаем образ мышления естественных процессов. «По законам природы» — отмахиваемся мы и возвращаемся к самолюбованию. Но разумен любой созидательный процесс, чем бы он ни был обусловлен. Антропоцентризм глуп и ограничен, что становится очевидным, если коснуться суперструн и вслушаться в шепоток Вселенной.

— А вы касались?

— Да, иначе мне никогда бы не удалось проложить для будущей экспедиции такой замысловатый маршрут по коротационному кругу. Снисходя до элементарного упрощения, поясню: там, в глубоком космосе, я намерен запустить в работу свой главный проект. Это будет величайшим открытием в истории. Условно я назвал его «Паром».

— А почему не пароход?

— А это название следующего проекта. Будьте уверены, не столь уж отдаленного. «Паром» потому, что мое открытие позволит достичь другого «берега» разделяющей нас и ближайшие звезды «реки» из пространства-времени без всякой оглядки на «течение». Туда и обратно из точки в точку, как по натянутому тросу. Нас не снесет на километр вниз, и нам не придется нудно брести по берегу, чтобы, страшно опоздав, попасть туда, куда мы предполагали попасть, отправляясь. Да и обратно мы прибудем не тратя сверх меры ни секунды. Метафора доступна?

— Почти…

— Уже неплохо. Но разжую еще мельче. Проблема межзвездных сообщений на половину состоит из несовершенства технологий, а еще половину занимает упрямая теория относительности.

— А, понимаю, при скорости, близкой к скорости света…

— Да, да, да, полет к соседям и обратно займет полвека по часам Земли и не меньше десятка лет для экипажа звездолета. То есть никакого прикладного значения такая акция иметь не может. Чистая наука. Зато десять лет земного времени — пустяк даже для страдающего от вечного цейтнота человечества. Я нашел способ, этакий трос от парома, как уравнять время Земли и корабля. От старта до финиша пройдет ровно столько лет, сколько позволит скорость. Ни секундой больше. Космонавты, вернувшись, застанут подростками именно своих детей, а не их правнуков. «Ракета времени», если угодно. А «пароход», чтобы проделать путь «парома» побыстрее или сходить по «реке» в будущее или прошлое и потом вернуться, не за горами…