Картер побеждает дьявола - Глен Голд

В комнате две женщины разговаривали на каком-то иностранном языке – коротко, с большими паузами, как будто смертельно друг другу надоели. Гриффин рискнул на мгновение свесить голову. В креслах спиной к нему сидели две полные женщины во вдовьей одежде, с пучками на голове. Они смотрели на дверь. Одна что-то недовольно сказала, показывая руки. «Пигментные пятна, – подумал Гриффин. – Она жалуется».

Два информатора сообщили, что сегодня здесь соберутся анархисты. Это, что ли, подпольная сходка? Непохоже.

Женщины смолкли. Шаги в коридоре, потом три быстрых удара в дверь и, после паузы, еще один. Условный стук! Когда дверь открылась, Гриффин еще на мгновение свесил голову. В коридоре стояла кучка явно подозрительных личностей.

– Спасибо, что пришли, – произнесла одна из женщин, видимо, повторяя заученную фразу. – Идите вниз.

Гриффин не слышал ответа, но, видимо, кто-то что-то сказал, потому что женщина продолжала:

– Леон сказал, тут может быть плохо. Люди слушают. Может быть. Иногда. Идите в подвал. – Она закрыла дверь и сказала второй женщине: – Шмуки.[26]

Гриффин приметил, что та держит на коленях кольт. Пистолет был старый, да и женщина держала его без особой сноровки, однако это не успокаивало. Гриффину надо было попасть в подвал, а перепуганная женщина с пистолетом непредсказуемее опытного убийцы.

Где-то внизу началась антиправительственная сходка. Если он спрыгнет на пол, женщина или сразу выстрелит, или как-то предупредит анархистов – наверняка у них есть условленный сигнал.

Вверх, решил Гриффин. Назад через дымоход. Он устало посмотрел наверх – так дровосек, срубивший могучий дуб, прикидывает расстояние до лесопилки.

На подъеме, нащупывая руками зацепки, подтягиваясь, упираясь ногами и выталкиваясь еще на дюйм, Гриффин начал выдыхаться. Рубашка порвалась, кирпичи обдирали спину и грудь. Он уже не воображал, что Люси Хартли благосклонно выслушивает его серенаду, а гадал, выберется ли на крышу живым. Хоть бы уж анархисты разошлись раньше, чем он сможет до них добраться!

Руки нащупали отверстие: Гриффин думал, что сможет подтянуться, однако мышцы настолько устали, что пришлось собираться с силами для последнего рывка. Ну! Он вытолкнулся, не удержался и упал на крышу, едва успев подставить руки.

Запястье! Гриффин вскрикнул, как птица, и схватился за руку.

Тут он вспомнил, что пожарной лестницы нет.

С поврежденной рукой по веревке не спустишься. Гриффин обошел крышу, приволакивая одну ногу – она онемела и не слушалась. Потом, сам не понимая, как это случилось, обнаружил, что сидит.

Лестница на крыше – она ведет в здание! Гриффин нырнул под козырек и открыл дверь. Та со звоном ударилась о стену. Слишком громко! Гриффин не то сбежал, не то скатился по лестнице, ожидая, что в любую минуту двери распахнутся, раздастся женский визг, грянет выстрел.

Когда он вывалился на улицу, из заколоченного гнилыми досками окна сочился свет. Стоять на виду, без рубашки, в крови и копоти, было невозможно.

И тут Гриффин увидел желоб для угля. Он через силу приоткрыл люк и заглянул внутрь. Там было пусто и чисто. Еще одно испытание на сегодня.

Гриффин в последний раз отбросил мысль о телесных страданиях и совершил то, что Секретная служба запомнила надолго: спустился по угольному желобу, соскользнул на потной спине до самого дна.

Его упорство было вознаграждено. Едва он коснулся ногами подвальной двери, из-за нее донеслись голоса. В желобе было холодно, но всё же куда удобнее, чем в дымоходе. Гриффин приник ухом к двери и расслабил усталые мышцы.

Так он просидел минут двадцать. Кто-то (судя по голосу, его ровесник) разводил пропаганду. Гриффин слышал эти слова на семинарах, но они всё равно звучали для него китайской грамотой. Он слышал скрип указки по доске и воображал диаграммы: народные массы, буржуи, толстосумы, капиталисты. Всё, как обычно. Похоже, он зря потратил время и силы.

Однако докладчик сменил тему. В словах, которые Гриффин так и не смог потом точно воспроизвести, он предложил убить президента Маккинли.

Позже Гриффин говорил, что сразу встрепенулся, однако, сказать по правде, он сперва не поверил своим ушам, точнее даже не понял, о чем речь. По счастью, докладчик не отличался четкостью мысли и по несколько раз повторял каждый пункт. Гаэтано Бреши во имя анархии застрелил итальянского короля Умберто. Какой пример для американских анархистов! Нас упрекают, что мы говорим красивые слова и ничего не делаем. Пришло время показать итальянцам и всему миру, что мы ничем не хуже – убить президента Соединенных Штатов Америки! Убить в условленном месте.

Гриффин снова услышал скрип указки. В каком месте? Где? Забыв про боль и усталость, он весь обратился в слух.

– Президент будет в толпе, – сказал докладчик, и Гриффин шевельнулся самую малость, чтобы получше слышать. Угольный желоб скрипнул.

Голоса смолкли.

Гриффин застыл.

– Что за шум?

Раздались другие голоса, которых Гриффин прежде не слышал – пять или шесть. Он больше не двигался. Если они попытаются открыть дверь, он резко толкнет ее и собьет с ног первого из нападающих. В помещении наверняка есть стулья – из них получается отличное оружие.

– Я слышал шум из угольного желоба, – сказал докладчик. Гриффин представил настороженного фанатика с пистолетом наготове. И тут он почувствовал себя, как на корабле, подхваченном исполинской волной: угольный желоб снова заскрипел, хотя сам он не двинул и мускулом. Снова скрип, и сверху появился прямоугольник ночного неба: кто-то открыл люк.

Одновременно кто-то в помещении успокоил докладчика.

– Не тревожься, Леон, – услышал Гриффин. – Это угольщик.

– Среди ночи? – спросил кто-то еще.

– Он возит нам краденый уголь, – сообщил третий голос.

– А… – (Последним логическим заключением Гриффина было, что анархиста зовут Леон.) – Тогда вернемся к делу. К президенту подойдет человек с перевязанной правой рукой…

Рокот, гул приближающейся лавины. Гриффин закрыл голову руками, и пол центнера угля обрушились на него, как товарняк.

Когда Гриффин очнулся, боль была неописуемая. Он лежал у железной подвальной двери, скрючившись, как зародыш; достаточно было слегка повести плечами, и куча рассыпалась. Гриффин приподнялся, успел заметить, что снаружи светло, и упал снова – точно на сломанную руку.

Кое-как ему удалось доковылять до Уилки – всё в тех же лохмотьях, которые теперь почему-то не выглядели такими героическими. Гриффин многое усвоил в эту ночь, однако не всё, потому что по-прежнему думал, будто понимает мир. Он верил в борьбу, в испытание и награду, верил, что этот процесс непреложен, словно закон тяготения.

Уилки повел себя совершенно непредвиденным образом. Поскольку Гриффин был самым молодым из агентов, ему не поверили. Он поклялся, что докажет свою правоту и будет высматривать человека с перевязанной правой рукой.

Меньше чем через неделю, на Всеамериканской выставке в Буффало, президент Маккинли приветствовал толпу в Храме Музыки. Гриффин, охранявший его, заметил, что президент пожимает смуглолицему человеку левую руку – правая была перевязана. Гриффин бросился вперед и повалил того на землю, расчистив линию огня – и Леон Чолгош выстрелил в президента прямой наводкой.

Вскоре после этого Секретной службе поручили охранять главнокомандующего от всех врагов внешних и внутренних. Гриффину объявили благодарность. Никто из коллег не пришел послушать, как зачитывают приказ: быстрее всего люди отворачиваются от вчерашних любимчиков судьбы. Старых историй про Гриффина больше не рассказывали; рассказывали новые, но только за глаза.

Он вошел в двадцатилетний цикл запоев, выговоров, унизительной черной работы, по-прежнему пытаясь извлечь урок (ибо упорно верил, что жизнь – череда назиданий) из случая в угольном желобе. Будь решительнее? Уж конечно, он был достаточно решителен, когда в один вечер залез на крышу, в дымоход и в угольный желоб. Будь осторожнее? Никакая осторожность не заставила бы угольщика явиться на час позже. Точно так же трудно было прийти к какому-нибудь выводу касательно набожности, ума, выдержки, отваги, выносливости или даже наличия жизненной философии.

И всё же Гриффин не ушел из Службы. Когда его спрашивали почему (а иные агенты и впрямь спрашивали), он отвечал: «А с какой стати?» или «Меня отсюда вынесут вперед ногами», но это была не вся правда. Он оставался агентом, потому что хранил надежду.

В его записях, касавшихся в основном расходов и расписания дежурств, проскальзывала мысль о жертве. Он выписывал в столбик методы убийства (яд, бомба, искусственная пробоина в днище корабля), а рядом – то, чем рискует самоотверженный агент (кома, увечье, утопление). Шанс умереть придавал жизни смысл. Как ни била его судьба, агент Гриффин по-прежнему хранил эту маленькую, тлеющую надежду.