Стальная память - Евгений Евгеньевич Сухов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Понял, – ответил майор Щелкунов.
– Вот и славно, – улыбнувшись, сказал Абрам Борисович.
Глава 16
Новое дело банды
Всю неделю Юрий Шмат провел на малине. Водку не пил, иначе последствия контузии могли сказаться крайне негативно: после непременных страшных головных болей вполне мог помутиться разум. Всю неделю бывший батальонный разведчик провалялся в постели, уставившись в потолок, и лишь изредка выходил во двор, чтобы подышать свежим воздухом. О чем он думал – можно было только догадываться.
Долгих большую часть времени проводил со своей марухой. Благо имелось на что можно было горько выпить и пряно закусить. Всякий проходящий мимо его дома мог слышать, как у него денно и нощно играл патефон…
А кукорача, а кукорача
я но пэдэ камие.
А кукорача, а кукорача
лас дас патлас да индо.
Костян со своей долговязой девицей, которую он на днях приодел в крепдешиновое платье в мелкий цветочек и туфельки из прюнели (после чего она стала смотреть на окружающих еще более пренебрежительно и презрительно), вполне культурно отдыхали. Они обошли все работающие городские кинотеатры и посетили подпольный ресторан на улице Чернышевского, в котором были бешеные цены, где Костян едва не оставил последние деньги. Зато они отведали сырокопченой колбаски «Московская» со свежеиспеченным ржаным хлебом и скушали по паре бутербродов с черной икрой, запив все это дорогущим вином из известного всей стране винодельческого совхоза Абрау-Дюрсо. А настоящий индийский чай пили с медовыми вафлями и вкуснейшим шоколадным маслом – в послевоенном Средневолжске было все, что только могла пожелать душенька, да только далеко не для всякого и отнюдь не за дешево.
Бабаев не плевал в потолок, не вел разгульную жизнь с девицами (хотя разик все же посетил «веселый дом», соскучившись по Тамаре) и не набивал желудок деликатесами. Он добыл справочник телефонов и адресов частных лиц и организаций – авось пригодится…
Справочник пригодился на восьмой день, после того как было осуществлено два десятка звонков. Как результат коротких телефонных разговоров в голове у Бабаева сформировалась приемлемая комбинация, которой он решил поделиться с подельниками. Ближе к вечеру отправился на малину, где «соратники» пропадали последнее время.
– Ну чо, продолжим? – осклабился Долгих, оглядывая лица участников хевры[64], как только расположился за столом, на котором стояло несколько пустых стаканов, лежали куски небрежно нарезанного хлеба и ломтики полукопченой колбасы.
– Маруся, хозяюшка, давай неси белоголовую[65], вновь прибывшего угостить.
– Уже бегу, – раздался возглас из соседней комнаты.
– Я не о том, – запротестовал Всеволод. – Мне бы хотелось поговорить о предстоящем деле.
– Уже что-то придумал? – недоверчиво спросил Долгих.
– Есть кое-что.
– А ты молоток! Дело – это, конечно, хорошо, вот только как о нем на сухую перетирать? Горло смочить надобно.
Подошла хозяйка. На дощатой доске, которую она использовала в качестве подноса, возвышалась бутылка водки со шляпкой из фольги, вокруг размещалась закусь: куски пшеничного хлеба; шмоток лоснящегося сала; сырокопченая колбаса, нарезанная на тонкие дольки; в глубокой тарелке лежали соленые огурцы.
Распив бутылку водки, все дружно взялись за закуску.
– Тут у нашего кореша предложение имеется, – остановил взор на Бабаеве Долгих, когда закуска была подъедена. – Излагай, Сева.
– Я тут вывернул[66] одного пациента[67], – начал Всеволод Леонидович. – Его зовут Раисом Раисовичем Замалетдиновым. Знал его еще до войны, он в секретарях райкома ходил. Выяснил, где он живет. Он в партактиве давно ходит, а у них свой паек, а еще разные льготы да надбавки. И я вот что подумал… За столько лет, сколько он на разных партийных должностях подъедается, скопить можно вполне прилично. Словом, когда я его вершал[68], он очень неплохо жил по тогдашним меркам, зажиточно, можно сказать… Если за войну все свое добро не спустил на мандру[69], то у него мы много чем можем поживиться: бабками, рыжьем, сверкальцами. Только сначала надо к нему наведаться, разузнать, что да как. Чтобы потом никаких заминок не случилось…
– Бурча[70] запустить? – перебил Всеволода Леонидовича Жорка.
– Точно, его самого, – с благодарностью посмотрел на Долгих Бабаев. – Чтобы мы пустышку не вытянули.
– Верно, – осклабился Долгих и посмотрел на Шмата: – Я даже знаю, кто будет у нас бурчой.
– Я готов, – совсем без эмоций, как будто речь шла вовсе не о нем, произнес Шмат. Он вообще в последнее время был какой-то заторможенный. Хотя неделя – вполне приличный срок, чтобы отлежаться после приступа, который время от времени случался у него после контузии.
– Так вот, – продолжил Всеволод Леонидович, – Шмат под видом милиционера, лучше в офицерском звании, проверяющего противопожарную безопасность, проникает в квартиру пациента, осматривает ее, примечает, где может лежать бабло, ювелирка, дорогое шмотье и прочее добро, стоящее денег. После чего уходит и обо всем сообщает нам. Через день-два заявляется снова, где-то ближе к вечеру, но уже с понятыми. Понятыми будем Долгих и я. После чего и начинается веселье… Костян с подводой стоит на стреме и при первом появлении опасности бежит на квартиру и сообщает нам. Если все получится, как планируем, грузим добро на подводу и везем к барыге, можно к тому самому, у которого мы ночевали после неудачного скока на базу Военторга. У него сдаем все разом и гуляем до следующего скока.
– Пожалуй, что так, – легко согласился Долгих. – Этот Чуприн на отшибе живет, так что чужих шнифтов[71] можно не опасаться.
На том и порешили.
Всеволод Бабаев не все рассказал своим подельникам. Умолчал он про то, что Раис Замалетдинов, которому было уже под семьдесят, был тот самый большевик, что осенью семнадцатого года ездил по русским и татарским селам и агитировал крестьян за революцию. Не без его участия селяне Маматова, прознав про революцию в Петербурге и захват Средневолжска большевиками, вооружившись вилами и топорами, пошли расправляться с князем Всеволодом Маматовым. Наверняка убили бы его безо всякого колебания и сожгли бы вместе с господским домом, если бы узнали в одноруком старике-стороже самого князя. Но бог миловал…
Раис Раисович проживал на улице Максима Горького в доме, еще до войны облюбованном творческой интеллигенцией города: композиторами, заслуженными артистами, поэтами и писателями.
