Сочинения - Уильям Теккерей

Поклон Гарри был не более глубок, чем того требовали законы гостеприимства, но тем не менее мисс Этти сочла за благо вознегодовать. Когда настала ее очередь танцевать с Гарри, она не сказала своему партнеру почти ни слова, не нарушив этого обета молчания в тогда, когда он проводил ее в залу, где был сервирован ужин. По пути туда им пришлось пройти мимо карточного стола госпожи Вальмоден, в она, благодушно окликнув своего хозяина, осведомилась, «люпит ли эта тушенька танцен».

– Благодарю вас, ваше сиятельство, но я не люблю танцен и не люблю играть в карты, – ответила мисс Этти, вскинув головку, сделала книксен и гордо удалилась от стола графини.

Мистер Уорингтон был глубоко оскорблен. Насмешки младших по адресу старших возмущали его, неуважение к нему в его роли хозяина причиняло ему боль. Сам он был безыскусственно учтив со всеми, не и от всех ожидал равной учтивости. Этти прекрасно понимала, что обижает его, и, косясь на своего кавалера уголком глаза, отлично замечала, как его лицо краснеет от досады; но тем не менее она попыталась изобразить невинную улыбку и, подойдя к буфету, на котором были расставлены закуски, сказала простодушно:

– Что за ужасная вульгарная старуха. Не правда ли?

– Какая старуха? – спросил молодой человек.

– Эта немка… леди Ярмут, перед которой склоняются и лебезят все мужчины.

– Ее сиятельство была очень добра со мной, – угрюмо ответил Гарри. Можно положить вам этого торта?

– И вы ей тоже отвешивали поклоны! У вас такой вид, словно этот негус очень невкусен, – невинно продолжала мисс Этти.

– Он не слишком удачен, – сказал Гарри, сделав судорожный глоток.

– И торт тоже! В него положено несвежее яйцо! – воскликнула мисс Ламберт.

– Мне очень жаль, Эстер, что и угощение и общество вам не нравятся! сказал бедняга Гарри.

– Да, конечно, но вы, наверное, тут ничего не могли поделать! воскликнула юная девица, вскидывая кудрявую головку.

Мистер Уорингтон застонал про себя – а может быть, и вслух – и стиснул зубы и кулаки. Хорошенький палач продолжал как ни в чем не бывало:

– У вас, кажется, дурное настроение? Не пойти ли нам к маменьке?

– Да, идемте к вашей матушке! – вскричал мистер Уорингтон и, сверкнув глазами, прикрикнул на ни в чем не повинного лакея. – Черт тебя подери, что ты все время мешаешься под ногами?

– О! Вот, значит, как вы разговариваете в вашей Виргинии? осведомилась мисс Ехидность.

– Иногда мы бываем грубоваты, сударыня, и не всегда умеем скрыть дурное настроение, – ответил он медленно, сдерживая дрожь гнева, а взгляд обращенных на нее глаз метал молнии. После этого Этти уже ничего не видела ясно, пока не оказалась рядом с матерью. Никогда еще лицо Гарри не казалось ей таким красивым и благородным.

– Ты что-то бледна, милочка! – восклицает маменька, тревожась, как тревожатся все pavidae matres [330] .

– Тут холодно… то есть жарко. Благодарю вас, мистер Уорингтон. – И она делает ему трепетный реверанс, а Гарри отвешивает ей глубочайший поклон и удаляется к другим своим гостям. Его душит такой гнев, что сперва он ничего не замечает вокруг.

Из рассеянности его выводит новая перепалка – между его тетушкой и герцогиней Куинсберри. Когда королевская фаворитка проходила мимо герцогини, ее светлость устремила на ее сиятельство испепеляющий взор надменных глаз, которые были теперь далеко не так ослепительны, как в дни ее юности, когда они «все сердца зажгли огнем», с аффектированным смехом повернулась к соседу и обрушила на добродушную ганноверскую даму непрерывный огонь высокомерного смеха и язвительных шуток. Графиня продолжала играть в карты, не замечая, а может быть, не желая замечать, – как ее враг поносит ее. Между герцогским домом Куинсберри и королевской семьей существовала давняя неприязнь.

– Как вы все поклоняетесь этому идолу! Я ничего и слушать не хочу! И вы ничуть не лучше всех остальных, добрейшая моя госпожа Бернштейн! – заявила герцогиня. – Ах, мы живем в поистине христианской стране! Как умилился бы ваш почтенный первый муж, епископ, при виде этого зрелища!

– Прошу извинения, но я не вполне поняла вашу светлость.

– Мы обе стареем, добрейшая моя Бернштейн, а может быть, мы не понимаем тогда, когда не хотим понимать. Таковы уж мы, женщины, мой юный ирокез.

– Я не поняла слов вашей светлости о том, что мы живем в христианской стране, – сказала госпожа де Бернштейн.

– Ну что тут понимать, добрейшая моя! Я сказала, что мы – истинные христиане, потому что мы так легко прощаем! Разве вы не читали в юности или не слышали, как ваш супруг, епископ, повествовал с кафедры, – о том, что иудейскую женщину, обличенную в неправедной жизни, фарисеи тут же побивали камнями? О, мы теперь не только не побиваем подобную женщину камнями, но и взгляните! – холим ее и лелеем! Любой человек здесь поползет на коленях вокруг всей залы, прикажи ему эта женщина. Да-да, госпожа Вальмоден, можете сколько угодно поворачивать ко мне свою накрашенную физиономию и хмурить свои крашеные брови! Вы знаете, что я говорю про вас, и я буду и дальше говорить про вас! Я сказала, что любой мужчина в этой комнате проползет вокруг вас на коленях, если вы ему это прикажете.

– Я мог бы назвать вам, сударыня, двух-трех, кто этого не сделает, – с гневом возразил мистер Уорингтон.

– Так не медлите же! Дайте мне прижать их к сердцу! – воскликнула старая герцогиня. – Кто они? Представьте их мне, мой милый ирокез! Составим партию из четырех честных мужчин и женщин – то есть если нам удастся подобрать еще двух партнеров, мистер Уорингтон.

– Нас трое, – заметила баронесса Бернштейн с вымученным смешком. – Мы можем играть с болваном.

– Но, сударыня, кто же третий? – спросила герцогиня, оглядываясь по сторонам.

– Сударыня! – вскричала старая баронесса. – Ваша светлость может сколько ей угодно похваляться своей честностью, которая, без сомнения, выше всяких подозрений, но будьте любезны не подвергать сомнению мою честность в присутствии моих близких родственников!

– Ах, как она вспылила из-за какого-то слова! Право же, милочка, я убеждена, что вы так же честны, как почти все собравшееся здесь общество.

– Которое, быть может, недостаточно хорошо для ее светлости герцогини Куинсберри, герцогини Дуврской (хотя в этом случае она, разумеется, могла бы сюда и не приезжать!), но это лучшее общество, какое только мой племянник был в силах собрать здесь, сударыня, и он предложил лучшее, что у него было. Гарри, мой милый, ты, кажется, удивлен – и не без основания. Он не привык к нашим обычаям, сударыня.

– Сударыня, он обрел здесь тетушку, которая может научить его всем нашим обычаям и еще многому другому! – воскликнула герцогиня, постукивая веером.

– Она попробует научить его быть равно обходительным со всеми его гостями – старыми и молодыми, богатыми и бедными. Таков виргинский обычай, не правда ли, Гарри? Она скажет ему, что Катерина Хайд сердита на его старую тетку, что в молодости они были подругами и что им не следует ссориться теперь, когда они обе состарились. И она скажет ему правду, не так ли, герцогиня? – Тут баронесса сделала своей собеседнице несравненный реверанс, и битва, грозившая разразиться между ними, так и не началась.

– Черт побери, точь-в-точь Бинг и Галиссоньер! – заметил преподобный Сэмпсон, когда Гарри на следующее утро пересказывал своему наставнику происшествия прошлого вечера. – А я-то думал, что нет на земле силы, которая была бы способна помешать им вступить в бой!

– Но ведь им обеим под семьдесят пять, не меньше! – со смехом возразил Гарри.

– Однако баронесса уклонилась от сражения и с неподражаемым искусством вывела свой флот из-под вражеского огня.

– Но чего ей было бояться? Вы же сами говорили, что моя тетушка находчивостью и остроумием поспорит с любой женщиной, и, значит, ей не страшно никакое злоязычие вдовствующих герцогинь!

– Гм… Быть может, у нее были свои причины для миролюбия!

Сэмпсон прекрасно знал, в чем заключались эти причины: репутация бедняжки баронессы была вся в изъянах и прорехах, так что любая насмешка по адресу госпожи Вальмоден могла быть равно отнесена и на ее счет.

– Сударь! – в изумлении вскричал Гарри. – Вы, кажется, намекаете, что репутация моей тетки баронессы де Бернштейн не безупречна!

Капеллан поглядел на юного виргинца с безграничным удивлением, и Гарри понял, что в жизни его тетушки была какая-то неблаговидная история, о которой Сэмпсон предпочитает умалчивать.

– Боже великий! – со стоном произнес Гарри. – Так, значит, их в нашем роду две таких…

– Каких две? – осведомился капеллан.

Но Гарри прервал свою речь и густо покраснел. Он вспомнил, от кого (как мы вскоре откроем) почерпнул сведения о втором пятне на семейной чести, и, закусив губу, умолк.

– В прошлом всегда можно отыскать много неприятного, мистер Уорингтон, – сказал капеллан. – Поэтому лучше его совсем не касаться. Человек, будь то мужчина или женщина, живущий в нашем греховном мире, непременно становится жертвой сплетен, и, боюсь, достойнейшая баронесса не была в этом отношении счастливее своих ближних. От злоречия нет спасенья, мой юный друг. Вы лишь недавно поселились среди нас, но уже, к сожалению, могли в этом убедиться. Однако была бы чиста совесть, а остальное – пустяки! – При этих словах капеллан возвел очи горе, словно желая показать, что его собственная совесть белее потолка над ним.