Романтические приключения Джона Кемпа - Конрад Джозеф

Кастро сохранял вид заговорщика. Наконец, тронутый горем старика, я заступился за него перед Кастро, хоть это стоило мне тяжелого усилия; я был взбешен, возмущен и унижен.

— Что бумаги? Почем я знаю, где они? Пусть поищет.

Палуба была завалена всяческим хламом. Каупер бегал среди разгрома, точно легавый пес по капустному полю.

Наконец, он наткнулся на черную лакированную шкатулку.

— Вот они! вот! — воскликнул он. — Говорю вам, я без них с голоду помру… Попросите его, попросите…

Он уцепился за меня, как утопающий.

Кастро поднял к небу свою указующую руку. Черный плащ спускался с нее тяжелыми складками, напоминая дождевой зонт. Каупер понял, что может забрать свою шкатулку с бумагами. Он схватил ее и бросился в сторону. Но в последний момент, повинуясь благородному импульсу, он повернулся ко мне и рассеянно пробормотал: "Благослови вас Бог". Затем он вспомнил, что я спас его жену и ребенка, и попросил Господа благословить меня также и за это.

— В случае необходимости, — прибавил он, — честью клянусь — я явлюсь свидетелем, будь я хоть за тысячу миль. Честь моя порукой!

Он сказал, что живет в Клэпхеме. Больше я ничего не помню. Меня сволокли на палубу шхуны, и майор исчез из поля моего зрения. Прежде чем корабли разошлись, я был отнесен вниз, в каюту.

Там меня оставили одного, и я долго сидел, склонив голову на руки. Я был слишком изнурен, чтобы думать о чем-либо. Я вырос и научился принимать безобразные детали вещей. Я видел, как пираты — мужчины — царапают друг другу лица из-за мундирных пуговиц, из-за старых сапог, из-за штанов Мерсера. Собственное будущее меня перестало интересовать. Наконец я встал и огляделся вокруг.

"Хватайте его!"

Я находился в тесной, голой, чрезвычайно грязной каюте. Тесаный стол, на котором лежали мои руки, был весь в жирных пятнах. Яркий свет просачивался в оконце. К подножию мачты прислонено было несколько старых ружей, три английские охотничьи винтовки, да старинный мушкет. С тюфяка, разостланного на полу, поднялся человек. Он положил на засаленный стол гитару, изукрашенную красными лентами — трофеями любви. Он был поразительно худ и так высок, что задевал затылком люстру. Он сказал:

— Я ждал, когда кабальеро проснется.

Ступая, как на сцене, он проскользнул между столом и стеною, с таинственным видом схватил меня за руку и сел со мною рядом, на нем была красная, почерневшая у ворота рубаха с золочеными пуговицами, на которых были вытеснены инициалы "G. R.". Я невольно подумал что верно эти пуговицы украдены с какого-нибудь английского судна.

— Я попрошу сеньора кабальеро выслушать, что я имею ему сообщить, — торжественно заговорил незнакомец. — Я не могу дольше выносить такие страдания.

У него было типичное классическое лицо: тонкие черты, огромный нос, гнутые брови подковой, большие темно-карие глаза с лиловатым блеском, как у жеребца. Вид у него был крайне мрачный. Он говорил так звучно, точно у него была не грудь, а духовой ящик. Он употреблял длинные периоды, из которых я не понимал и половины.

— Какая разница между мною, Мануэлем дель-Пополо Истурисом и Томасом Кастро?.. Спросите у дам Рио-Медио, пусть судят они… Кастро чужеземец, андалузец… И все-таки мне предпочли андалузца, потому что он покорный прислужник великого дона… и вот ему поручают командование! Какая разница, спрашиваю я? Я — мозг, а он — только нож… Скажите, сеньор кабальеро!

Я не знал, что отвечать. Мануэль дель-Пополо задумчиво изучал мое лицо.

— Приношу мою жалобу к вашим ногам, — продолжал он. — Вы будете нашим атаманом… Ибо так повелел О’Брайен. Ведь вы избавите меня от позорных страданий?

Он умолял меня долгим пристальным взглядом. Мне бросились в глаза его грязные шелковые манжеты.

— Кабальеро, — продолжал он, — представит совету мои планы. Мы будем работать вместе… Вы сами увидите — этот Кастро невыносимо груб. Но я… я — человек со вкусом, я — improvisador, артист. Песни мои славятся в Кубе… Вот послушайте!

И схватив гитару он вдохновенно запел гнусавую, длинную, нудную песню.

Мне казалось, что я схожу с ума. Но вот дверь отворилась и в каюту вошел Кастро, сел и вздохнул с таким довольством, точно только что кончил какое-то трудное дело.

При его появлении Мануэль дель-Пополо вспыхнул и демонстративно удалился. Томас Кастро обратился ко мне.

— Вам лучше? — благосклонно спросил он. — Вы перестарались… Однако, по чести говоря…

Он подобрал гитару и начал рассеянно перебирать струны. Я замечал в нем некоторую перемену. За последние годы он, что называется, вошел в тело; в спутанной щетине его бороды появилась проседь; в общем, казалось, он жил хорошо и спокойно.

— Хотите рому? — спросил он после паузы, и одобрительно посмотрев на меня, прибавил: — А кабальеро стал совсем молодчагой — широкий да сильный, как бык… Здорово вы расшвыряли этих бездельников, sacré пот d'une pipe…[12] Можно было подумать, что вы отбивались всерьез. А ловко!

Он растянулся на тюфяке и закрыл глаза.

Я напрасно старался найти на его лице следы иронии.

— Зря все-таки вы так сильно дрались. Вы многим влепили не на шутку. Эти свиньи очень злопамятны. Остерегайтесь ножа в спину.

Он лежал, скрестив руки на животе, круглом точно пудинг. Некоторое время длилось молчание. Затем он открыл глаза и уставился в грязный потолок.

— Подумайте только — увидеться с вами снова после стольких лет. Я не верил своим ушам, когда дон Карлос отдал мне приказ поймать вас на такой манер. Но как говорит пословица, — вода бежит в море, а камешки знают свое место.

Он остановился, прислушиваясь к шуму наверху.

— Мануэль болван. Он сходит с ума от зависти, что меня назначили сюда командиром на один только день. Эх, что ни говори, они — опасная сволочь, эти слуги О’Брайена. Хотел бы я, чтобы город очистили от них. Когда-нибудь дойдет здесь до бунта — с этой их вечной завистью да сумасбродствами.

Я молча слушал, выуживая из болтовни Кастро отрывочные сведения о ходе событий, точно куски разодранной картины. О’Брайен поехал в Гавану на том самом корабле, с которого я бежал; Риэго на лодках высадились в Рио-Медио.

— Бедный дон Карлос! — причитал Кастро. — Эти варвары повезли его ночью в такой туман и сырость. Он все кашлял, кашлял. Слушать было больно. Он даже не мог говорить со мною — со своим Томасом.

Я никак не мог понять, зачем понадобилось похищать меня вторично: по словам Кастро, О’Брайен ничего не имел против, чтобы я достиг Гаваны. С "Бриза" меня велел похитить сам Карлос. Он встал на рассвете, чтобы дать Томасу самые точные указания; при этом у него из горла хлынула кровь.

— Он меня предупреждал быть поосторожнее. Он говорил: "Сеньор Хуан — мой друг. Я его очень люблю. Смотри, Томас Кастро, сделай вид, как будто бы его тащат против его воли".

Томас Кастро искоса посмотрел на меня.

— Вы можете дать обо мне хороший отзыв. Я всячески старался. Если вы все-таки скомпрометированы — то не моя в том вина. Вы сами показали, что мы с вами знакомы.

Он опять закрыл глаза.

— Vaya! — воскликнул он после некоторого молчания. — Это все ерунда! Чего там бояться? Ну кто бы поверил, что его превосходительство дон Бальтасар вел когда-то беззаконную жизнь? А говорят, он укокошил трех монахов, очень давно, в Севилье. В те дни опасно было идти против "нашей матери, святой церкви.

Он замолчал и расстегнул рубаху, обнажив невероятно волосатую грудь; затем тихо скинул сапоги.

— Тут можно протухнуть. Эх, было времечко!..

И вдруг он повернулся ко мне, точно пораженный новой, совершенно непереваримой мыслью:

— Неужто эти дураки повесили бы такого джентльмена, как вы, если бы они вас поймали? Какие англичане дикари! Хуже людоедов! Вы хорошо сделали, разыграв эту комедию сопротивления. Quelle pays!.. Ну и народец!.. Ладно! Через час будем в Рио. Спать!..