Романтические приключения Джона Кемпа - Конрад Джозеф

Глава VII

В два часа дня наша шхуна вошла в бухту Рио-Медио. Я вышел на палубу. Томас Кастро, пока кидали якорь, стоял рядом со мной, и мрачно плевал в воду.

— Скажите, — заговорил я, — что все это означает? Какая тут собака зарыта?

Кастро угрюмо пожал плечами.

— Кому же знать, если не вам?

— Ну так ведите меня к Карлосу. Я должен выяснить это дело.

Кастро подозрительно посмотрел на меня.

— А вы его не взволнуете? В его состоянии и помереть недолго.

— О, волновать я его не буду.

Когда мы ехали в лодке вдоль берега, он показывал мне дома виднейших граждан. В семнадцатом столетии Рио-Медио был главным портом на Антильских островах, но к нашему времени он пришел в упадок, не выдержав соперничества с Гаваной, так как его гавань не могла приютить современных судов глубокой посадки. В городе теперь не было ни торговли, ни жизни, никаких должностных лиц, кроме епископа и нескольких отставных чиновников из Гаваны. На запад от собора расположено было большое селение, состоящее из утлых, крытых тростником лачуг да глиняных мазанок. Замок Риэго представлял собой огромный дворец, окна которого, точно бойницы, смотрели на берег. Дон Бальтасар фактически владел всем городом со всеми окрестными землями, и если бы не его старческая дряхлость, он мог бы быть абсолютным монархом.

Он жил раньше в Гаване со всею роскошью знатного вельможи, но на склоне лет удалился в свой замок, из которого теперь только второй раз выезжал.

Говорили, что он дорожит О’Брайеном как зеницей ока и приложил все свое влияние к тому, чтобы ввести его в число судей Морской Судебной Палаты. Возможно, что сам старик ничего не знал о пиратах.

— Я знаю, вы меня считали пиратом, — сказал Кастро. — Да, на один день, ради моего друга Риэго — я стал пиратом, но и только. Скажу больше: я ненавижу этого поповского прислужника, этого сладкоречивого судью, этого пройдоху О’Брайена… Подумаешь — страдалец за веру! А я не страдал за свою веру? Я преданный слуга и друг Риэго. Но вы, кажется, полагаете, что сам дон Бальтасар тоже пират? Он, в чьих жилах течет кровь Сида Кампеадора; чьи предки владели половиной этого острова со времени великого Христофора!

Мы вошли в тянувшийся вдоль берега внушительный портал угрюмого замка и поднялись по широкой лестнице. В высокой комнате на большой кровати лежал Карлос. Я остановился перед ним, оттолкнув Кастро, который осторожно скреб полированное красное дерево своим грязным ногтем.

— Черт возьми, Карлос! — сказал я. — Это твое третье предательство! Чего ты хочешь от меня?

Нетрудно было поверить, что Карлос — потомок Сида Кампеадора. Ни один мускул не дрогнул на его бескровном голубовато-белом лице, которое уже отмечено было величием смерти. Только глаза его тихо открылись и по лицу разлилась легкая, томная улыбка какого-то безмерного наслаждения.

— Ах, Хуан! Se bienvenido, привет тебе, привет.

Кастро схватил меня за плечо, устремив на меня горящий взгляд своих желто-карих глаз.

— Вы не будете грубо разговаривать с ним? — сказал он. — Английская скотина! Ведь он умирает.

— Да я и не собираюсь, можете успокоиться, — ответил я. — Сам вижу.

Здесь не могло быть притворства. Карлос действительно умирал.

— Предательство? О, нет! — заговорил он вдруг. — Ты должен был приехать. Ты нужен мне. Я рад тебе, дорогой Хуан. Не сердись. Это необходимо было сделать, а способ — ты должен извинить.

Голос его был весел и безропотен.

— Я жду объяснения, Карлос, — сказал я. — Я не хочу тебя убивать, но…

— Я сейчас скажу… одну минуту…

Он бросил золотой шарик в серебряный таз и раздался звон, как будто разбудили большой колокол.

К нему скользящей походкой подошла монахиня в чепце, позаимствовавшем свою форму у рогов дикого быка, и подала ему золотой кубок. Он пригубил и приподнялся на подушках. Монахиня вышла вместе с Кастро, бросившим мне на прощанье свирепый взгляд. Карлос улыбнулся.

— Они стараются облегчить мне конец, — сказал он. — Vamos! Тому мягка подушка, кто истинно любим.

Он закрыл глаза.

— Почему ты один меня ненавидишь, Джон Кемп? — прибавил он вдруг. — Что я тебе сделал?

— Видит бог, я вовсе не ненавижу тебя Карлос, — ответил я.

— Ты мне всегда не доверял. Почему?

Я вспомнил, как мальчиком, в Кенте я делал из него кумира.

— Твой зять, мой кузен Руксби, первый стал считать меня пиратом. Я — простой пират! Я, Карлос Риэго! Ведь и он и ты — вы оба так считали? — Карлос иронически посмотрел на меня и поднял тонкий бледный палец к большому гербу на пологе кровати.

— Такого рода вещи, amigo mio, не позволяют человеку залезать в чужие карманы.

Он вдруг повернулся на бок и пристально смотрел на меня своими ясными глазами.

— Друг мой, — продолжал он, — если бы я тебе сказал, что Руксби и знатнейшие кентские дворяне занимаются контрабандой, ты назвал бы меня невежественным дураком. Единственный раз, что я воспользовался услугами этих разбойников — это сегодня, потому что привести тебя сюда было необходимо. О’Брайен отправился в Гавану, чтобы тебя арестовать, как только ты высадишься на берег. Я хотел спасти твою жизнь. Ты бы не вырвался из когтей этого негодяя.

Я начал верить. Правда, было что-то дружелюбное в стараниях Кастро не скомпрометировать меня на борту "Бриза".

— Но зачем же ты заставил меня встретиться с О’Брайеном? — спросил я, преодолевая последние сомнения.

— Ты и за это не должен меня ненавидеть, — ответил Карлос. — Я всегда желал тебе только добра, Хуан, потому что ты честен, молод, благороден и хорош собой. Ты ради меня и моего друга подвергал себя опасности, когда мой родной кузен от меня отступился. И я любил твою сестру. У нас есть пословица: "Брат всегда хорош для глаз, которым полюбилась сестра".

Я смотрел на него в смущении.

— Ты любил Веронику! Но Вероника ничто рядом с сеньоритой!

Он устало улыбнулся.

— Ах, сеньорита, да — она очень хороша; ее можно полюбить. Но человек не властен над любовью, друг мой.

Я смотрел в открытую дверь. За ней открывался абсолютный покой внутреннего двора — высокие, прямоугольные колонны галереи, а посередине тонкие струи фонтана. Вокруг фонтана переплетались гущи цветов: огромные мальвы, герань и буйно разросшийся златоцвет.

— Как похоже на наши цветы в Кенте, — невольно сказал я.

— Я привез семена из сада твоей сестры, — был ответ.

Я был сражен, но все еще не хотел сдаваться.

— Все это мне ровно ничего не объясняет, — сказал я резко.

— Погоди, мне нельзя много разговаривать, — и Карлос закрыл глаза, помолчал — и вновь заговорил.

Никак нельзя сказать, что я ему не поверил. Я верил, верил каждому слову. Я просто имел глупость поддаться наговорам Руксби. Я свалял дурака на борту "Темзы". Приезд Карлоса был устроен через какого-нибудь о’брайеновского агента в Лондоне, находившегося в сношениях с Рамоном. Тот же агент нанял для О’Брайена Николса — штурмана из Новой Шотландии. Николс, видя мою близость с двумя пассажирами, едущими в Рио-Медио, забил себе в голову, что я отправляюсь туда же. А он, естественно, не желал иметь англичанина свидетелем своих деяний.

Но намеки Руксби подействовали на меня гораздо сильнее, чем все прочее. Теперь мне вспомнились сотни мелочей, по которым я мог бы догадаться в свое время, что Карлос любил Веронику. Я понял теперь ревнивую нетерпимость Руксби, понял приветливые взгляды, которыми Вероника дарила Карлоса. Теперь я понял, почему Руксби сделал предложение Веронике в тот самый день, когда Карлос вернулся в наши края, преследуемый полицией. Я видел ясно, что между замком Риэго и пиратами Рио-Медио связь не теснее, чем между самим уважаемым Ральфом Руксби и старым пропойцей Рэнгсли из Гайса.

— Ах, у тебя была горькая жизнь, мой Карлос, — сказал я после долгого молчания.

Он открыл глаза и улыбнулся своею мужественной улыбкой.