Дорогая Эмми Блю - Лиа Луис

Он ждёт, глядя на меня ласково и сочувствующе. Спокойствие, наполняющее кухню, исходящее от него, понемногу оказывает действие на мои расстроенные нервы. Я вспоминаю, как Лукас звонил мне три или четыре года назад, сказать, что Элиот и его жена Пиппа разводятся. «Он в жутком состоянии, Эм. Я с ним сидел до двух часов ночи. Он не может спать, не может есть, и, Господи, вид у него совсем больной». Я пытаюсь представить Элиота таким, глядя на него, и не могу.

– Когда? – спрашиваю я. Элиот указывает рукой на солнце, льющее свет в окно кухни.

– Прямо сейчас. Подойдёт?

– Нет, – мгновенно отвечаю я, и Элиот смеётся. Я смотрю на него, на уголки его губ, приподнятые в тёплой улыбке. И набираю в грудь побольше воздуха. – Сначала мне нужно принять душ. А потом поедем.

То место, куда мы приезжаем, совсем не похоже на знакомый мне Рамсгит, на улицы, по которым я шла в школу, в гости к Джорджии, на станцию, в колледж. В этом переулке дома – маленькие, с террасами, огорожены невысокими кирпичными стенами. В стиле шестидесятых, вероятно, когда-то они принадлежали муниципалитету. Аккуратные лужайки обрамлены кустарниками. И я узнаю дом по гугл-картам. У белой входной двери из ПВХ – розовые кусты и похожее на леденец лавровое дерево в терракотовом горшке. Я сижу в фургоне Элиота, двигатель выключен.

– Вообще не узнаю эту улицу, – признаюсь я.

– Значит, никто из твоих знакомых детства тут не жил? Может быть, мамин друг? Член семьи?

Я качаю головой.

– Нет. Когда мне было девять, после того как ушёл Дэн, мы жили в Чешире. Потом переехали обратно, ещё до того, как я пошла в среднюю школу. Перебрались в квартиру в коттедже, на нижнем этаже. Совсем не такую, как та, где мы жили с Дэном. В доме я никогда не жила. И никто из моих знакомых тоже.

– Думаю, стоит постучать в дверь, – мягко предлагает Элиот. – Спроси, вдруг они знают твою маму. Может быть, даже папу.

– Но он жил во Франции. В Бретани, – я вновь начинаю нервничать. Элиот медленно кивает.

– И всё-таки спроси, хорошо?

Я смотрю на дом. Маленький. Грязноватый, но уютный. Кремовые шторы на окнах приспущены, в вазе на подоконнике стоят большие горчично-желтые подсолнухи.

– Думаешь, постучать?

Элиот вновь кивает.

– Конечно. Мой опыт подсказывает, что большинство людей – милые и хотят помочь.

Именно эта мысль, с которой, думаю, многие бы не согласились, придаёт мне смелости дёрнуть ручку пассажирской двери. Она с писком распахивается. Я смотрю на дом, потом через плечо – на Элиота, который спокойно наблюдает за мной, опираясь рукой на руль.

– Элиот… Ты…

– Пойти с тобой?

Киваю.

– Не вопрос, – Элиот улыбается.

Мы вместе идём по тропинке, Элиот – на шаг впереди меня, держит руки в карманах, шагает так уверенно, словно направляется в бар, где был сотню раз. Прежде чем успею передумать, я с силой вдавливаю палец в звонок возле двери, и он визжит, как старый телефон. В доме заливается лаем собака. И я понимаю: я не знаю, что сказать. Не знаю, как сформулировать. Не знаю, что спросить, даже как спросить, и мои ладони тут же вспотели.

– Иду я, иду, старый ты болван, – говорит голос из-за двери. Звенят ключи. По голосу я понимаю, что хозяину лет шестьдесят, а то и больше. Он шотландец. У него заметный акцент.

Дверь распахивается. В проёме появляется мужчина. Имя вылетает у меня изо рта раньше, чем я успеваю как следует разглядеть лицо.

– Марв?

Шотландец Марв смотрит на меня. Его светлые волосы стали жемчужно-седыми, живот – ещё круглее, но это он – улыбчивый, терпеливый мужчина, который приносил мне комиксы и шоколадные монетки, когда Дэн уходил на работу. Который играл со мной в «Змейки-лесенки» и собирал ракушки на пляже в свои руки, огромные, как лопаты. Марв переводит взгляд на Элиота, потом снова на меня.

– Да, – говорит он, – я Марв.

– Я… я… – растягиваю губы в неловкой улыбке. – Это я.

Марв недоумённо смотрит на меня, и я понимаю, что, хотя сам он почти не изменился, меня он в последний раз видел восьмилетней. Я смеюсь, краснея от смущения.

– Простите, прошло столько лет… Я Эмми. Эммелина.

Марв не отрывает от меня глаз, чуть приоткрыв рот.

– Эммелина Блю, – уточняю я. – Дочь Кэтрин.

Он продолжает смотреть, а я продолжаю болтать, но понимаю: он помнит, кто я такая. Он просто переваривает услышанное. Его щёки краснеют. Он подбирает слова.

– Кэтрин, которая жила с Дэном. Дэном Уолшем. Двадцать лет назад… нет, кажется, двадцать два…

Его лицо. Лицо Марва не расплывается в улыбке, не меняет выражения на удивлённое или сконфуженное. Он просто глазеет на меня, и его румяные щёки с каждой секундой становятся всё бледнее.

Да уж. Может, он думает – учитывая отношения мамы с Дэном в последние месяцы – что я принесла ему проблемы? Их разрыв был резким и нелепым. Мама постоянно кричала на Дэна, а он терпел, стиснув зубы. Марв, как друг Дэна, вполне возможно, был обеспокоен. Он не хочет, чтобы его или его друга втягивали в драмы Кэтрин Блю.

– Я здесь не из-за мамы, – выпаливаю я. – Я не хочу никаких проблем. Мне просто нужно кое-что вам показать, может быть, вы сможете мне помочь.

Он кивает. Один раз. Вот и всё, что мне от него нужно. Он по-прежнему не закрывает рта. Я достаю из сумки пакет с открытками.

– Мама прислала мне вот это.

Элиот смотрит на Марва, встаёт у меня за спиной, скрещивает руки на груди, выпрямляет спину. Марв неохотно берёт пакет.

– Это открытки, – говорю я. – Поздравительные, в честь дня рождения.

Он по-прежнему, не отрываясь, смотрит на меня. Уголки его глаз опущены.

– С вашим адресом… – моё сердце осознаёт быстрее, чем мозг. Я чувствую резкую боль в груди. Во рту пересыхает, и слова не идут. Почему он молчал? Почему не сказал ни слова?

– Прости меня, – говорит он.

– П-простить?

Марв смотрит на меня, его грудь тяжело поднимается и опускается, как после бега. Он переводит взгляд на Элиота, будто ища поддержки. Но Элиот наблюдает за мной, молчаливый, спокойный. Ждёт.

– Прости меня, – повторяет Марв. – Да, это я. Но… – он прокашливается, сглатывает. – Я не могу. Я правда не могу. У меня семья. Они не… они не знают.

Я всё понимаю, глядя на него. Его глаза затуманиваются, руки тянутся ко мне, будто он хочет до