Дорогая Эмми Блю - Лиа Луис

– Эмми!

Я едва не подпрыгиваю. Оборачиваюсь. Моя грудь тяжело вздымается и опадает, щёки заливает краска. Элиот. Серьёзный, осуждающий меня Элиот. Элиот, который велел Тому идти в кабинку, будто я – дикое животное, от которого нужно держаться подальше. Его лицо. Оно в точности такое, как вечером того дня, когда нам с Лукасом исполнилось девятнадцать. Он рассказал своей девушке. Девушке с волосами, стянутыми в хвост, и пьяной, язвительной улыбкой. Элиот рассказал ей всё, что со мной произошло. Всё. А она рассказала об этом мне. Его лицо сегодня в баре было точно таким же, как в тот вечер. Разочарованным. Осуждающим.

– Эмми, всё хорошо? – он делает шаг вперёд, пытается заглянуть мне в глаза, и я отступаю в сторону. – Ты дрожишь.

– Всё в порядке. Я знаю, что не должна была… не должна была его толкать, я знаю. Но…

Элиот усмехается, его узкие глаза блестят.

– Ты должна была. Я и сам бы его толкнул. Этот тип – засранец. Грубый, эгоистичный засранец.

Я смотрю на него широко распахнутыми глазами, и мне хочется плакать оттого, что кто-то ко мне добр, кто-то на моей стороне.

– Меня накрыла паника. Я понимала, это просто Том, и он никогда, но я… она меня накрыла.

– Я понимаю. Он вкрай обнаглел, Эмми. Хочешь присесть? Кажется, тебе нужно посидеть, – Элиот быстро оглядывается на столы – все занятые – и на очередь в бар у входа, потирает подбородок, словно разгадывая головоломку.

– Всё хорошо. Я просто хочу домой.

Элиот кивает, смотрит на меня тёмно-карими глазами из-под густых тёмных ресниц.

– Ну хорошо. Мы с Аной тоже уже хотели уходить, если честно. Я вызову нам такси. Если хочешь, поехали с нами.

– Да, спасибо. Было бы здорово, – я смотрю на дверь, всем сердцем желая, чтобы Том не вышел. Я не хочу его видеть. На меня накатывает волна смущения. Лукас. Я хочу, чтобы вышел Лукас. Хочу поехать с ним в его пристройку, как раньше. Как в тот вечер, когда мы пошли в бар неподалёку, а потом в караоке – спустя два дня после того, как от меня ушёл Адам. Я пела балладу Бона Джови, смеялась и плакала в микрофон. Я хочу в пристройку, лежать рядом с Лукасом и смотреть викторины. Французские, в которых не понимаю ни слова. Лукас переводил их, пьяный, с набитым тостами ртом, и смеялся каждый раз, когда я говорила: «Пэт Шарп»[19] – наш универсальный ответ за неимением лучшего.

– Можем пройтись, пока ждём такси. Я по себе знаю, прогулка успокаивает, а тебе явно…

– Элиот? – Ана, с выражением лица злого полицейского, выходит из бара, двери тут же закрываются за её спиной. С её плеча свисает рыжеватая квадратная сумочка. Она о чём-то спрашивает Элиота по-французски. Он указывает на меня и говорит:

– Эмми хочет домой. Я подумал, может быть, мы поедем вместе, поможем ей спокойно добраться…

Она что-то говорит по-французски, быстро и жёстко, не сводя глаз с Элиота, ни разу не упомянув меня, чудовище в мятом платье. За её спиной появляется Том, его рубашка расстёгнута, на щеках красные пятна. Он видит меня, утыкается взглядом в телефон и шагает прочь. Ана идёт за ним. Элиот зовёт её на французском, но она не реагирует, быстро идёт вперёд, как учительница, которая только что разняла драку.

Элиот кладёт руку мне на плечо, сжимает челюсти.

– Ана сказала… будет лучше, если с нами поедет Том, – он кусает губу, её ноздри раздуваются. – Это полный бред, я знаю, но… понимаешь, я-то рад доехать с тобой на такси, убедиться, что ты нормально добралась домой…

– Эм? – выходит Лукас, его щёки горят, глаза широко распахнуты. Увидев меня, он быстро подлетает, шаркая по тротуару. – Господи, с тобой всё в порядке? – он крепко, с силой обнимает меня, пахнущий лосьоном и алкогольными пара́ми. Я зажмуриваюсь и, когда открываю глаза, вижу, как Элиот медленно уходит вслед за Аной, держа руки в карманах.

– Мне так стыдно, – бормочу я. – Я переборщила. Я знаю.

– Нет, – твёрдо говорит Лукас. – Он переступил черту, а ты… ты просто среагировала.

– Это всё потому что он… он меня остановил. Он…

– Я знаю. Эм, не нужно объяснять. Не нужно ничего говорить.

Он смотрит на меня и ждёт, но мне больше нечего сказать. Адреналин отпускает меня так же быстро, как нахлынул, и меня прорывает. Я плачу ему в рубашку.

Да, я плачу, потому что мне стыдно, и потому что меня трясёт, и всё моё тело сжимает стыд и чувство вины, которые, я надеялась, уже давно меня покинули. Но больше всего я плачу оттого, что моё сердце разрывается, словно кровавая рана за рёбрами. Потому что я совсем одна и мне страшно. И я хочу рассказать об этом Лукасу, как рассказываю обо всём. И не могу. Я не могу, и вот почему так больно.

Лукас смотрит на меня, откидывает прилипшие к моим мокрым щекам пряди волос, тонкие, как паутина, и я вижу, как он сглатывает, как шевелится его кадык. Он печально смотрит на меня, и я чувствую между нами неловкость. Тяжёлую. Густую. Неподвижную. Мы оба застыли, не шевелясь.

«Скажи мне, – думаю я. – Скажи мне, что ты совершил ошибку».

– Эмми, – шепчет он. Его губы остаются приоткрытыми, будто слова хотят выйти, но не могут.

– Ты… ты женишься, – бормочу я почти неслышно.

– Я знаю.

На секунду мне кажется, что он сейчас меня поцелует. Я не хочу. И в то же время хочу. Но он глубоко вздыхает, говорит: «О Господи», – и делает шаг назад, будто только что очнулся.

– Т-ты хочешь ещё выпить? Или поедем д-домой?

Я смотрю на него. Мне хочется, чтобы он вновь шагнул ко мне, сказал мне, что чувствует то же самое. Но он проводит рукой по волосам, расправляет рубашку у шеи, и я вижу, как по нажатию кнопки, что вернулся уверенный Лукас. Всё понимающий, всё прекрасно осознающий Лукас.

– Ты оставайся, – говорю я, – а я поеду.

Обычно он спорит, настаивает, что мы поедем вместе, но сегодня лишь смотрит на бар, откуда грохочет музыка, и кивает.

– Ты уверена?

– Абсолютно, – моё сердце падает камнем, и, попрощавшись, я бреду в том же направлении, в котором ушли Ана и Элиот. Я иду и иду безо всякой цели, остановившись только раз, чтобы посмотреть в небо. Звёзды – как брызги белой краски на чёрном шёлке, и я хочу спросить: почему? Почему ты притянул меня к нему сквозь столько миль, если всё закончилось вот так?