Дурная примета - Герберт Нахбар

— Это все у меня имеется, всегда найдешь у меня в шкафу.

— Вот хорошо-то, — говорит Стина. — Значит, вы мне обязательно уделите сколько-нибудь.

Такая определенность не устраивает Линку, но и отказать теперь неудобно.

— Да ведь денег стоит.

— Я понимаю, — говорит Стина. — А денег у нас пока еще нет. Еще с полгода, пожалуй, пройдет, пока Боцман станет при деньгах.

— Вот как? — изумляется Линка,

— Гм-гм, — покашливает Стина, совсем не подозревая, насколько ловко ведет разговор.

Линка Таммерт окончательно сбита с толку. «Боцман, голодранец, бесшабашная голова, упрямый козел — при деньгах?» Вслух она произносит:

— Ну я уж, ясное дело, дам тебе кой-чего из моего запаса. У меня на всех хватит, а насчет платы не беспокойся, как-нибудь поладим. Если хочешь, приходи бери молока весь месяц по кружке. Много-то у меня, верно, у самой нету, потому как в феврале, а не то в марте, перестанет моя Рика давать молоко, понимаешь, козленочка ждем.

Доверительный тон подкупает Стину. Она растрогана и опять готова плакать — от жалости и от благодарности. Вот нашелся все же человек, который поддерживает ее и понимает, как плохо приходится сейчас жене Боцмана и маленькому Отто.

— Но скажи, Стина, как ты попала к Боцману?

— Ох, ведь мой отец-то не вернулся, а мне только шестнадцать лет. Вот и не разрешили жить в имении, велели перебраться куда-нибудь еще. Бюннинг и пастор так порешили. А Боцман за это получит разрешение на ловлю угрей.

Линка Таммерт таращит глаза.

— Да что ты говоришь, Стинок! Гляди, сколько новостей за нынешнее утро, кто бы мог такое подумать!

И Линка расспрашивает еще и еще, а Стина отвечает. Она, конечно, ничего не говорит о своих отношениях с Бюннингом и о ребенке, которого ожидает. Но Линка Таммерт рада и тому, что слышит. Она щедро выдает целебные травы, не жалеет даже американского корня с мочегонными свойствами, которого у нее тоже в достатке. При этом она запоминает новый рецепт. Раньше она заваривала один этот корень, теперь она знает, с какими травами его смешивать. Стина идет домой довольная, почти позабыв про свое горе.

Но уже к полудню вся деревня знает: Боцман станет угреловом за то, что взял к себе в дом Стину Вендланд. Новость миновала одного лишь Ханнинга Штрезова, который весь день в одиночку вязал сети. Он узнает обо всем только вечером в трактире.

III

Раскаленная печь наполняет комнату горячим дыханием. За столом сидят Боцман, Стина и дети. Коптилку Вильгельм Штрезов приладил так, что весь свет падает на стену. Евгений, перегнувшись через стол, держит позади пламени маленькое зеркальце. Боцман показывает китайские тени. Сначала он изображает гусиную голову, потом зайца, который шевелит ушами, потом чайку, а потом даже лодку с большим парусом и кливером. А в лодке — рыбаки, старина Штрезов и дядя Ханнинг. Стина перестает штопать чулки, и даже Берта приподнялась на постели, чтобы посмотреть игру теней на стене. Давно в избушке Штрезовых не было такого тихого, приятного вечера. Целый день Стина чистила и скоблила, вытирала пыль, мыла посуду, стирала пеленки и к обеду сварила большую кастрюлю гороха.

— Ничего, скоро конец этому бедняцкому вареву, скоро заживем как люди, — высказался Боцман, а впрочем, съел горох с большим аппетитом.

Со своим первым блюдом, приготовленным в доме Штрезовых, Стина не ударила лицом в грязь: горох был приправлен кореньями, мелко покрошенной морковью и даже несколькими кубиками сала. Берте ничего такого есть нельзя. Для нее Стина приготовила особое блюдо — жидкий мучной суп на воде и без соли, слегка заправленный смальцем. А кроме того, она поила Берту своим «чаем», не спрашивая, нравится он ей или нет.

Итак, Боцман показывает китайские тени.

— Покажи Стину, — просит Евгений.

Боцман в самом деле пытается изобразить ее, но быстро убеждается, что его руки к таким задачам непригодны.

— Нет, парень, ничего не выйдет. Вот дедушка — тот может. Если когда зайдет к нам, попроси его. Он покажет все, что захочешь.

— А расскажи, как ты с дедушкой в первый раз вышел в море.

Сегодня Боцмана не надо долго упрашивать. Зеркало осторожно кладут на комод, и Боцман рассказывает:

— Лодка у нас была с орехову скорлупу. Вышли мы, стало быть, за Лузинский мыс, тут нас порядком поболтало, в прошлый-то день ветер был изрядный. И так это мне, по правде сказать, в голове стало чудно и в животе как бы муторно. Я, конечно, стараюсь вида не подавать, да только тут мне так стало плохо, что лицом я сделался не то желтый, не то зеленый. Отец сперва ничего, только поглядывал, а потом подтолкнул своего напарника, и давай оба хохотать во все горло. А напарника звали Фриц Глес, была еще у него такая козлиная бородка, вроде как у портного Примеля из Хансхагена, знаешь его, нет? Ну, ладно, это не важно. Да, а Фриц Глес, он всегда с нами по-хорошему, с мелюзгой, он мне и говорит: «Ну, Вильгельм, ты ведь почти что уже мужик, пожалуй что теперь ты и выпить не откажешься», — а сам ухмыляется. Мне-то какое там выпить. Я и в мыслях не имел выпивку, но отказаться как же можно, когда он со мной эдаким образом разговаривает. Он, правда, посмеивался, но я считал это просто из дружеских чувств. Взял я бутылку, а тут лодку как качнет, ну я и хлебнул полон рот, чуть не задохнулся. В горле обожгло, как огнем. Тут и пошло меня выворачивать наизнанку и, пока на берег не сошли, все время рвало, и потом еще целый день и до полуночи. Меня бы и без водки укачало, всякого в первый раз укачивает, а Фриц Глес, может, ничего такого и не замышлял, но получилось, скажу я тебе, не приведи господь.

— Ну, а потом ты опять пошел в море? И опять тебя укачало? — спрашивает Евгений. Он уже хорошо знает всю историю, но всегда охотно слушает ее снова, ему нравится, что отец приходит в хорошее настроение, рассказывая о себе. Такие моменты бывают не часто…

— А как же ты думал, каждый раз укачивало. Пожалуй, еще раз пять или шесть, а потом прошло.

Евгений внимательно слушает.

— И каждого укачивает?

— Каждого. Одного только дедушку никогда не укачивало.

— А Фрица Глеса?

— Того тоже укачивало. Но он еще выпивал и, между прочим, допился до смерти. В бурю за борт свалился и утонул.

Боцман задумывается на минуту. Нет, он не заботится о том, чтобы придать своим рассказам воспитательное значение, от этого он слишком далек. Но все же