Вельяминовы. Начало пути. Книга 3 - Нелли Шульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Белая кошка озабоченно мяукнула, и Агафья тихо сказала: «Коли дам вам то, что нужно — отпустите?»
— А как же, — лениво согласился боярин. «Отпущу, и более вы меня не увидите. И я вас, — он усмехнулся, — тако же. Давайте, начинайте, — он подтолкнул ее кинжалом в спину.
— Взрослому али дитю давать будете? — деловито спросила Агафья, разложив перед собой холщовые мешочки. «Ежели дитю, три ложки, хватит, чтобы заснул и не просыпался более, никогда, а с двух ложек — сутки проспит, а то и больше. А взрослому — флягу небольшую».
— Да, — вспомнил Федор, — дядя Матвей же мне рассказывал, как ему в Разбойный Приказ питье принесли, перед казнью. Да такое хорошее, что он только на третьи сутки и очнулся, уже в кладовой, в усадьбе нашей. Ах, матушка, матушка — была б ты рядом, все легче было бы.
— Вот и все, — сказала травница, подвигая ему мешок. «Идите, боярин, дай Бог, не свидимся более».
— Не свидимся, — согласился Федор, и, спрятав травы, пригнув ее голову к столу — женщина даже не успела закричать, — вонзил кинжал ей в шею. Кровь хлынула густой, черной в свете свечи струей, и, кошка, брезгливо отряхнувшись, — выскользнула в сени.
Федор подождал, пока травница затихнет, и, достав из седельной сумы мешок с порохом — щедро посыпал им выметенный пол. Он взял свечу, и, выйдя в сени, — бросил ее в горницу.
Порох занялся сразу, и мужчина, усмехнувшись, увидел, как белая кошка, взобравшись на забор, следит расширенными, огромными глазами за пылающей избой.
Уже сталкивая лодку в реку, он обернулся — зарево видно было даже отсюда. Федор опустил руки в темную, прохладную воду, и, смыв с них кровь, перекрестившись, подумал: «Вот и все».
Эпилог
Краков, Царство Польское, август 1613 года
— Вы покричите, пани Мирьям, — ласково попросила акушерка. «И ложитесь уже, хватит вам расхаживать».
— Так легче, — женщина встряхнула замотанным шелковым платком головой, и, наклонившись над столом, упираясь в него руками, позвала: «Хаим!»
— Я тут, милая, — донеслось из-за двери. «Меир за детьми присматривает, не волнуйся.
Младшие спят уже. Может быть, воды тебе принести, я тут, за дверью, кувшин оставлю.
Жарко ведь».
Акушерка стерла пот с высокого, белого, без единой морщины лба, и сказала: «Принесите, пожалуйста, рав Горовиц, такая духота, даже вечером».
Она выскользнула за дверь, и, глядя в обеспокоенные, темные глаза, улыбнулась: «Да все хорошо идет, не волнуйтесь, все-таки семнадцатый ребенок, будет быстро».
— Быстро, — пробормотал Хаим Горовиц и вздохнул: «Все равно, я велел детям Псалмы читать, ну, на всякий случай».
— Не помешает, — согласилась акушерка и сказала: «Вы зайдите, трогать ее вам нельзя уже, но хоть так — ей легче будет. Я сама на кухню спущусь».
Он остановился у двери, и, как всегда, подумал: «Господи, какая она красавица. Как я ее люблю».
— Что там, — тяжело дыша, сказала Мирьям, — со сватами нашими? Договорились вы о приданом? Так неудобно, что у меня схватки за столом начались, я, конечно, извинилась, но все равно…
— Договорились, конечно, — кивнул Хаим. «Тот дом, что они за Ривкой дают — рав Шмуэль сказал, что как раз после праздников его отделывать закончат, можно будет туда мебель перевозить, белье постельное, серебро…, А на Хануку пусть венчаются».
— Хорошо, — Мирьям все стояла, опираясь на стол. «Хаим… — она закусила губу, — оттуда, — женщина махнула рукой в сторону окна, — ничего не было?»
Он покачал головой и ответил: «Нет. Уже и не надо ждать, Мирьям».
Жена стукнула кулаком по столу, — сильно, — и рав Горовиц вздрогнул. «Это, — четко, раздельно сказала Мирьям, — мой сын, Хаим. Я буду его ждать столько, сколько надо. Хоть, — она прервалась и застонала, прижавшись щекой к столу, — всю жизнь».
— Конечно, конечно, милая, — торопливо сказал муж. «Ты только не волнуйся, пожалуйста, ты же рожаешь».
Акушерка занесла в опочивальню серебряный кувшин с водой и вздохнула: «Идите, рав Горовиц. Прогуляйтесь, что ли, вон, светло еще на дворе».
Он посмотрел в темно-серые, как грозовая туча, глаза жены и торопливо сказал: «Дети сейчас позанимаются, и будут ложиться. Только бы все хорошо было…
— Будет, — сквозь зубы ответила жена и ласково улыбнулась.
Он прикрыл за собой дверь и зашел в спальню к младшим. Самый маленький, годовалый Арье, спал, раскинув пухлые ручки, чмокая губами. Длинные, кудрявые, темные волосы разметались по подушке. Рав Горовиц оглядел большую опочивальню и посчитал на пальцах:
— Тут пятеро, семеро с Меиром и Элияху. Господи, мальчик мой, уж и не узнаем, что с ним случилось, сгинул, пропал на этой Москве. Как войско возвращаться стало — так спрашивали у них, однако никто не слышал ничего. А теперь царь там, новый, русский. Мир заключать с ними будем, говорят. А нашего мальчика и не вернуть уже», — он снял нагар со свечи, и, прикоснувшись к мезузе, вздохнув, подумал: «А у Элишевы трое уже и тоже — мальчики все.
И у Мирьям, наверное, опять мальчик будет».
Он спустился вниз, и, взяв свою шляпу с сундука в передней, позвал: «Меир!»
Сын высунул светловолосую голову из столовой и улыбнулся: «Как там мама?»
— С Божьей помощью, — рав Горовиц оглянулся, и, подняв крышку сундука, пробормотал: «На всякий случай. Я схожу, прогуляюсь немного».
— Конечно, папа, — ласково ответил юноша, и рав Горовиц, взглянув в серые глаза, подумал:
«Как он на брата старшего похож. Ну, семнадцать лет, как раз и под хупу вставать можно.
Господи, два десятка лет мы с Мирьям живем, а будто — только вчера обвенчались. Только бы все хорошо было, дай Бог, дай Бог».
Меир вышел из столовой, и, нежно взяв отца за плечи — он был выше ростом, — сказал:
«Папа, ты только не волнуйся».
— Вот женишься, — пробурчал рав Хаим, — я на тебя посмотрю.
Он вздохнул, и, открыв тяжелые ворота — вышел на залитую закатным, медным сиянием, узкую улицу. От Мариацкого костела доносились тяжелые, гулкие удары колокола.
Рав Горовиц рассеянно с кем-то поздоровался, и, засунув руки в карманы, пошел на восток — к деревянному мосту через Вислу. Он посмотрел на темную, широкую реку, и, подняв голову, глядя на бесконечную, с редкими огоньками, равнину на том берегу, вдруг прошептал:
«Убережет от всякого зла. Господи, ну забрал ты нашего мальчика, так пусть хоть он бы не страдал. И пани Эльжбета с Марией тоже — не страдали. Можешь же ты».
Над рекой, в уже сумрачном, душном, жарком небе кружились изящные, светлые чайки.
«Убереги от всякого зла, — твердо повторил рав Хаим, и подумал: «Надо вернуться. У детей уроки проверить, уложить их, помолиться. А потом с Меиром позанимаюсь, у него голова светлая, хорошая голова, когда-нибудь меня заменит. Господи, дожить бы, уже сорок лет мне этим годом».
