Вельяминовы. Начало пути. Книга 3 - Нелли Шульман

Федор повернулся, и, разгладив рисунок, любуясь им, хмыкнул: «До сих пор храните, Ксения Борисовна».

— Ну а как же, — тихо, опустив укрытую черным апостольником голову, ответила женщина. «И до конца дней моих буду хранить, Федор Петрович».

— До конца дней, — задумчиво повторил он, и, опустив рисунок на укрытый холщовой скатертью стол, шагнул к ней.

В кладовой усадьбы Вельяминовых было прохладно и тихо, и Элияху, оглянувшись, увидев сундуки с открытыми крышками, позвал: «Марья!»

Она распрямилась и юноша рассмеялся: «Вот ты где!»

— И не хохочи, — обиженно сказала девочка, вылезая из большого сундука. «Так удобнее. Как матушка там?»

— Хорошо, — ответил Элияху. «С ней Степа сейчас, раз Марьюшка спит еще».

— Спит, — Марья понимающе улыбнулась. «Как Петя дома, так они до обедни спят, а то и позже. Устают, видать, — она подняла тонкую, каштановую бровь, и, обернувшись на сундуки, сказала: «Хорошо, что мы все тут оставляем, только одежду с собой берем, и то, — девочка подергала шелковый, темно-синий сарафан, — в этом разве что до Кракова доехать, там, батюшка сказал, новое сошьем. Ты чего пришел? — недоуменно спросила она, подняв голову, вглядываясь в лицо Элияху.

— Надо сказать, — подумал юноша. «Нельзя, нельзя так. Может, и вправду — друг друга больше не увидим. Но ведь она ребенок. Да что это ты — какой ребенок, взрослей многих будет».

— Марья, — он откашлялся. «Ты же знаешь, я сначала в Амстердам еду, учиться у родственника своего, ну, Иосифа, он врач, а потом — в Падую».

— Да уж слышала сие много раз, — сочно отозвалась Марья, и, наклонившись над сундуком, стала вполголоса считать скатерти.

— Так вот, — Элияху смотрел на ее каштановый затылок, — если ты и вправду еврейкой хочешь стать, ты бы могла в Амстердаме остаться. Жить у моей кузины Мирьям, например.

Она повернулась, держа в руках стопку бархата, и Элияху подумал: «Господи, как побледнела. А глаза — сияют».

Марья помолчала и тихо сказала: «Они, может, меня не захотят брать еще, Элияху. Это же долго жить надо, да?».

— Лет до пятнадцати, — кивнул юноша, и сам не зная почему, добавил: «Шесть лет. А потом нам с тобой можно пожениться. Ну, если ты хочешь, конечно».

Ткань упала на дощатый пол кладовой и Марья, подняв голову, раздув ноздри, ответила:

«Если ты думаешь, что я для тебя это делаю, то ошибаешься ты, Элияху Горовиц. Я тебе расскажу, — она сглотнула, и продолжила: «Я таких людей, как вы, ну, до Кракова, и не встречала никогда. Говорить все могут, — губы девочки искривились, — мол, вдовам и сиротам помогать надо, так Писание нас учит, только вот делать — никто не торопится. А вы — сделали. Вот и все, — она замолчала.

— Не для меня, — согласился Элияху. «И в пятнадцать лет ты мне можешь сказать — мол, разные у нас дороги, и тогда мы распрощаемся. Но я, — он посмотрел в синие, большие глаза, — был бы счастлив, если бы такого не случилось.

— Посмотрим, — коротко ответила Марья, и, нагнувшись, кинув в сундук скатерти, вдруг рассмеялась: «Еще батюшке с матушкой сказать надо, ну, да я сначала с твоим отцом поговорю. А что, — она вдруг приостановилась, — я помню, сестра твоя двоюродная — повитуха?»

— Угу, — кивнул Элияху.

— Я у нее учиться смогу, — рассеянно сказала Марья, захлопнув крышку сундука. «Ну, пошли, — она обернулась к юноше, — покормлю вас со Степаном, и отправляйтесь по делам своим, я с матушкой посижу, почитаю ей».

Они вышли на двор и Элияху, посмотрев на ее прямую, изящную спину, вдруг хмыкнул вполголоса: «Посмотрим. Ну и язык у сей девочки — длиннее и не бывает».

— У Степы такой же язык, — она обернулась, и, лукаво усмехнувшись, добавила: «Один Петенька у нас добрый, ну, да впрочем, этим вы с ним похожи».

Марья подобрала подол сарафана, и, легко взбежав по деревянным ступенькам резного крыльца, добавила, толкнув дверь: «Каши вам дам, с луком жареным, она вкусная, крупу мы с матушкой в печи сушили».

Юноша улыбнулся и зашел вслед за ней в терем.

— Федор Петрович! — ее голос дрожал и Ксения, посмотрев на рисунок, помотала головой:

«Нет, нет, я не могу, не надо, не надо!»

— Я сказал, — Федор чуть надавил на острие клинка, что было приставлено к ее шее. «Коли мог бы — я б тебя убил, сучка, — он помолчал, и, стиснув зубы, добавил: «Ежели с моей женой что случится, храни ее Господь от всякой беды, — вернусь и убью, поняла?».

Она внезапно дернулась, и, кинжал, сорвавшись, оцарапал белую, нежную кожу. «А то, что вы меня заставили дитя жизни лишить, — это как? — зло спросила женщина. «Я же любила вас, Федор Петрович, и люблю, более жизни самой! У нее, — губы Ксении дернулись, — дети, семья, а у меня что? Ошметки кровавые? Вы же говорили мне, обещали — поженимся, мол.

Как же вы можете….

— Могу и буду, — он посмотрел на нее сверху вниз, и, положив на стол кинжал, взяв ее руку — сломал палец, поморщившись от резкого хруста кости. Ксения взвыла, уронив голову на рисунок, сдавленно рыдая.

— Ну, — Федор прижал ее лицом к ветхой, потрепанной бумаге. «Бери и рви, или ты хочешь, чтобы я остальные пальцы тебе переломал? Калекой остаться хочешь? Я сие сделаю, ежели надо будет».

Ксения, раскачиваясь, широко открыв рот от боли, хватая воздух, скомкала рисунок и стала рвать его, — правой, здоровой рукой.

— Вот так, — он посмотрел на остатки, и, собрав их, — мокрые от слез, — засунул ей в рот.

«Прощай, и ежели я узнаю, мол, что-то еще ты супротив моей семьи задумала — труп твой в Москве-реке плавать будет».

Дверь хлопнула, и Ксения, сползя на ковер, корчась от боли, выплевывая искусанными в кровь губами бумагу — зарыдала в голос.

В избе было прибрано и пахло сушеными травами. Белая кошка, что лежала на печи, изящно потянулась, и спрыгнула на дощатые половицы. Высокая, пожилая женщина в черном опашене и таком же черном платке, наклонившись, погладила ее и недовольно сказала:

«Ночью, зачем приезжать, боярин? Изба у меня на отшибе стоит, страшно».

— А вы не бойтесь, Агафья Егоровна, — он улыбнулся и знахарка подумала: «Вот же вымахал, прости Господи. Вершков пятнадцать, ладони — ровно лопаты, кулаки — с голову человеческую. Однако и такому яд занадобился, как я посмотрю».

— Когда мог, тогда и приехал, — боярин почесал в рыжей бороде. «Опять же, сие дело тайное».

— У меня других не бывает, — буркнула травница. «Однако, сей сбор, что просите вы — это дорого стоить будет, травы-то редкие, боярин».

Он поднялся, и, наклонившись, одним неуловимым движением приставил ей к спине кинжал.

«Я ведь знаю, Агафья Егоровна, — услышала она спокойный голос, — что вы и невинных людей вашими снадобьями пользуете, да так, что их в сыру землю вскорости зарывают. Так что ежели не хотите жизни лишиться, — давайте мне то, что прошу я, и быстрее».