Воспламенение - Сьюзен Коллинз

Наконец Пит произносит:

— Защитное поле на утесе, оно похоже на то, которое на крыше Тренировочного центра. То, которое отбрасывает тебя назад, если ты пытаешься спрыгнуть, совершив самоубийство. Хеймитч нашел способ превратить это в оружие.

— Не только против другого трибута, но и против Капитолия, — говорю я. — Ты знаешь, что они не ожидали, что это случится. Это не было частью арены. Они никогда не думали, что кто-нибудь сможет использовать это в качестве оружия. Это заставило их выглядеть глупо, то, что он догадался. Спорю, они провели много приятного времени, пытаясь выкрутиться из этого. Спорю потому, что не помню, чтобы видела это по телевизору. Это почти так же плохо, как мы и наши ягоды.

Я не могу удержаться от смеха, от настоящего смеха, впервые за месяц. Пит лишь качает головой, так, будто я потеряла рассудок, и, возможно, немного так и есть.

— Почти, но не совсем, — произносит Хеймитч за нами. Я резко поворачиваюсь, боясь, что он рассердится на нас за то, что мы смотрели его запись, но он только ухмыляется и делает большой глоток из бутылки с вином. Слишком много, чтобы быть трезвым. Полагаю, я должна быть расстроена тем, что он пьет снова, но я озабочена другим своим чувством.

Я провела все эти недели, выясняя, кто мои соперники, даже не задумываясь о том, кто мои товарищи по команде. Теперь новый вид уверенности освещает меня изнутри, потому что я думаю, что, наконец, знаю, кто же такой Хеймитч. И я знаю, кто я. И, конечно же, два человека, которые втянули Капитолий в такие неприятности, смогут придумать способ, вернуть Пита домой живым.

Глава 15

После множества подготовок с Флаивием, Венией и Октавией, это все должно было стать обычной рутиной для выживания. Но я даже не предполагала, какое эмоциональное испытание ждет меня в этот раз. В определенный момент во время приготовлений каждый из них разрыдался как минимум дважды, а Октавия вообще прохныкала все утро. Оказывается, они очень привязались ко мне, и мысль о моем возвращении на арену вывела их из строя. А если объединить это с тем фактом, что, потеряв меня, они теряют свой билет на все виды грандиозных неофициальных встреч, особенно на мою свадьбу, это все становится совершенно невыносимым. Идея быть сильными ради кого-то другого никогда не приходила им в голову, и мне приходится утешать их. А если учитывать, что я человек, который идет на смерть, это несколько раздражает.

Я думаю о том, что сказал Пит о сопровождающем в поезде, расстроенном тем, что победителям вновь приходится выходить на бой. О людях Капитолия, которым это не нравится. Я все еще считаю, что они забудут обо всем, как только прозвучит гонг, но это что-то вроде открытия — то, что жители Капитолия чувствуют что-то по отношению к нам всем. У них, конечно, не возникает проблем с наблюдением за тем, как детей убивают каждый год. Но, возможно, они знают слишком много о победителях, особенно о тех, кто был известен целую вечность, чтобы забыть, что мы люди. Это больше походит на то, что вы наблюдаете за тем, как умирают ваши собственные друзья. Больше походит на то, как воспринимаем Игры мы — дистрикты.

К тому времени, как появляется Цинна, я раздражена и изнурена из-за того, что мне приходится успокаивать свою приготовительную команду, особенно потому, что их постоянные слезы напоминают мне о тех, которые, несомненно, проливаются у меня дома. Стоя в своем тонком халате и чувствуя покалывание кожи и сердца, я знаю, что не выдержу еще одного вида сожаления. Так что, в тот момент, когда он появляется в двери, я выпаливаю:

— Клянусь, если ты заплачешь, я убью тебя прямо здесь и сейчас!

Цинна просто улыбается.

— Было мокрое утро?

— Меня можно выжимать, — отвечаю я.

Цинна обнимает меня за плечи и ведет обедать.

— Не волнуйся. Я всегда направляю эмоции на свою работу. Так я не причиняю никому боль, кроме себя самого.

— Я не смогу пройти через это снова, — предупреждаю я его.

— Я знаю. Я поговорю с ними, — отвечает Цинна.

Обед заставляет меня почувствовать себя немного лучше. Фазан с желе цвета драгоценных камней и крошечными версиями настоящих овощей, плавающих в масле, и картофельное пюре с петрушкой. На десерт мы получаем кубок с кусочками фруктов, залитыми расплавленным шоколадом, и Цинна заказывает еще одну порцию, быстро все съедаю ложкой.

— Так что мы наденем на церемонию открытия? — наконец спрашиваю я, пока вычищаю второй кубок. — Головные прожекторы или огонь? — Я знаю, что выезд на колеснице требует того, чтобы мы с Питом были одеты во что-то, связанное с углем.

— Что-то в этом роде, — говорит Цинна.

Когда приходит время надевать костюм для церемонии открытия, появляется моя подготовительная команда, но Цинна отсылает их, говоря, что они сделали всю работу утром, и больше делать нечего. Они уходят восстанавливаться, к счастью оставляя меня в руках Цинны. Он приподнимает мои волосы, заплетая их так, как учила моя мама. Затем преступает к макияжу. В прошлом году он использовал немного, чтобы аудитория узнала меня, когда я окажусь на арене. Но сейчас мое лицо практически незаметно под театральными цветами и темными тенями. Высокие изогнутые брови, острые скулы, дымчатые глаза, темно-пурпурные губы. Костюм поначалу выгляди обманчиво простым — всего лишь обычное черное трико, обтягивающее меня от щиколоток до шеи. Он помещает мне на голову половину короны, такую же, как та, что я получила как победитель, но эта сделана из тяжелого черного металла, не золота. Затем он регулирует свет в комнате, чтобы сымитировать семерки и нажимает кнопку внутри моей ткани на запястье. Я заворожено смотрю вниз, на то, как мой наряд постепенно начинает оживать, сначала загораясь мягким золотым светом, а потом медленно переходя к красно-оранжевому сжиганию угля. Я выгляжу так, словно покрыта пылающими угольками… нет, словно я и есть пылающий уголек прямо из нашего камина. Цвета становятся ярче и бледнее, изменяются и смешиваются, точно так же, как это происходит с углями.

— Как ты это сделал? — удивленно спрашиваю я.

— Мы с Порцией потратили много часов, наблюдая за огнем, — говорит Цинна. — Теперь посмотри на себя.

Он поворачивает меня к зеркалу, так, чтобы я могла осмотреть себя полностью. Я вижу не девушку и даже не женщину, а некое неземное создание, которое выглядит так, словно может жить в вулкане, который разрушил так много на Двадцатипятилетии Подавления, где победителем был Хеймитч. Черная корона, которая теперь кажется раскаленной, бросает странные тени на мое театрально накрашенное лицо. Китнисс, девушка из огня, оставила позади свое мерцающее пламя, драгоценные одежды и мягкие светящиеся платья. Она столь же смертельно опасна, как и сам огонь.

— Думаю… Это именно то, что надо, чтобы оказаться перед остальными, — произношу я.

— Да, полагаю, дни розовой помады и ленточек остались позади, — говорит Цинна. Он снова касается кнопки на моем запястье, гася свечение. — Давай не будем уменьшать твою силу. Когда ты окажешься на колеснице в этот раз, никаких взмахов руками, никакой улыбки. Смотри прямо вперед, как будто вся аудитория не достойна твоего внимания.

— Наконец-то я буду делать хоть что-то, что у меня хорошо получится, — отвечаю я.

У Цинны есть еще несколько вещей, на которые нужно обратить внимание, так что я решаю спуститься вниз на первый этаж Центра преображения, который представляет собой огромное место для сбора трибутов и их колесниц перед церемонией открытия. Я надеюсь найти там Пита и Хеймитча, но они еще не пришли. В отличие от прошлого года, когда все трибуты были фактически приклеены к своим колесницам, сейчас это место наполнено общением. Победители, а в этом году — трибуты, стоят повсюду, собираясь в небольшие группки, и разговаривают. Конечно, они все знают друг друга, а я не знаю никого, и я, на самом деле, не тот человек, который будет ходить и представляться. Так что, я просто поглаживаю свою лошадь и стараюсь быть незаметной. Это не работает.

Треск достигает моего уха до того, как я понимаю, что он рядом со мной, я поворачиваю голову и вижу невероятные зеленые глаза цвета моря Финника Одейра в несколько дюймах от моих. Он сует себе в рот кусочек сахара и прислоняется к моей лошади.

— Привет, Китнисс, — говорит он так, будто мы знаем друг друга много лет, хотя на самом деле мы никогда раньше не встречались.

— Привет, Финник, — отвечаю я так же небрежно, хотя и чувствую себя неудобно из-за его близости, особенно учитывая, что у него столько выставленной обнаженной кожи.

— Хочешь кубик сахара? — спрашивает он, протягивая свою длинную руку. — Предполагается, что он для лошадей, но кого это волнует? У них есть годы, чтобы есть сахар, когда ты и я… Короче, если мы видим что-то сладкое, нам стоит быстрее это заполучить.