Миф о другой Эвридике (СИ) - Владимир Зенкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не смотрит.
Эля: – Как, же ты сам?.. Не ответишь. Жаль, Это в той пещере какой-то проход получился? Дыра оттуда – сюда. И она закрылась, а ты не успел, да?
Смотрит.
Эля: – Она откроется ещё?
Смотрит.
Эля: – Ну вот. Ты только не прозевай.
Смотрит.
Юля: – А почему ты к нам с Элькой пришёл. Мы тебе понравились, да?
Смотрит.
Юля: – Класс! Мы ему понравились! А кто больше, я или Элька? Я?
Эля: – Ты, конечно. Ты же у нас самая «ач-чумительная».
Юля: – Шутка. Мы обе «ач-чумительные». Да? Не знаешь слова? Ну это… красивые, умные, великолепные…
Эля: – Скромные.
Смотрит.
Эля: – Ты нам тоже нравишься. Побудь с нами. Пока ты здесь. Пока дыра не откроется. Она, наверное, не скоро откроется?
Смотрит.
Юля: – Побудь. Мы тебе чем-нибудь поможем. А ты нам. Нам нужна будет твоя помощь. Ладняк? Да, в смысле?
Смотрит. Не просто смотрит. Вдруг он стал издавать какие-то звуки. Какие-то даже певучие, красивые звуки. Какая-то мелодия, громкая, слегка писклявая, разлилась по комнате… очень-очень знакомая мелодия, сто лет знакомая, до отвращения знакомая…
Эля открыла глаза, подняла голову с подушки. На тумбочке надрывалась электронная сволочь – будильник. Полвосьмого.
– Спас-сибо! – сказала Эля, отвешивая ему щелбан по красной кнопке, – Если б ты был живой, я бы тебя придушила.
*
Рамин звонил им за утро дважды. Первый раз – следом за будильником: расспрашивал, как спалось, как самочувствие, каковы дневные планы и что у них на завтрак. Второй раз, когда они пили чай, напомнил, что в три часа они должны быть в клинике, у него в кабинете для продолжения курса их психотерапии, который непременно нужно довести до конца.
– Будем-будем, – пообещала Эля и, выключив телефон, вернулась на кухню.
– Забодал уже своим участием, – буркнула Юля, намазывая ножом масло на хлеб.
– Юльк, ты что?! – удивлённо-осудительно воззрилась на неё сестра, – Вожжа под хвост?.. Это же Рамин.
– А чего он с нами, как с первоклашками, – смутилась Юля, – Чего есть, чего пить, когда в туалет идти… Мы взрослые, между прочим.
– Потому что ему не всё равно. И Свете не всё равно. Они переживали, что мы ушли. Но не удерживали. Потому что понимают, что взрослые.
– Ой, ну ладно… Докопалась.
– А ты глупости не пори. Кроме них, у нас – никого. И они хотят, чтобы мы… были близкими с ними. Вот. И я – хочу. А ты не хочешь, да?
– Ой, какая ты зануда, Элька! Кончай дурацкие вопросы. Но всё равно… Мы должны жить своим умом. Сами принимаем свои решения. И делаем то, что решили.
– Я что, против?
Юля, жуя бутерброд с маслом и сыром, подошла к газовой плите, подняла правой рукой горячий чайник, охнула от неожиданной боли в плече, перебросила чайник в другую руку.
– Сильно болит? – посочувствовала Эля.
– Только когда тяжёлое что… или резко рукой махнёшь. Какой-нибудь там нервный узел. А так – нормально.
– Да уж, нормально, – покачала головой Эля.
– Нормально, те говорю. Вот, полюбуйся – боевой шрам.
Юля охотно, торжественно сдвинула вправо-вниз вырез футболки, предъявив сестре на гладкой незагорелой коже под ключицей розовое, чуть выпуклое пятнышко с маленьким рубчиком в форме запятой – затянувшийся след пули.
– Не трогай ничего тяжёлого. И не переутомляйся. Нервные узлы заживают медленно.
– Нервные – да. А вообще, быстро прошло. Почти не болело. Рамин сказал – редкий случай. А знаешь, почему редкий?
– Почему? – невинно спросила Эля, отхлёбывая из чашки.
– Потому. Знаешь, не притворяйся. Потому что я – не просто я. Ты – не просто ты. Я. Ты. И ОН. От него рана быстро зажила. Если б мы сами чуть раньше позвали его тогда, я бы и не была ранена. Если б догадались. Никто бы из них не посмел выстрелить. И Симон бы тогда… – Юля замерла и слегка побледнела от такой простой, такой внезапной мысли, – Но нам было… Мы словно разбились вдребезги…
– Разбились… – глухим, тёмным эхом отозвалась Эля.
– Он – наш друг. Он защитит нас от любых врагов. Если его позвать.
– Жалко, что мы можем видеть его только во сне.
– Потому что без тела он, а значит – без формы. Во сне мы ему сами придаём тело и форму. А наяву… он что? Дух. Энергия. Но какая энергия! Ты знаешь… помнишь – какая энергия.
– Помню, – тихо сказала Эля.
– Он – здесь, везде, вокруг нас. Внутри нас. Можно и поговорить с ним.
– Мы не увидим, как он отвечает.
Не увидим. Ну ничего. Главное, что он понимает нас. А мы – его понимаем.
– Конечно, – Эля задумчиво шуршала фантиком, разворачивая карамельку, – С ним нам некого бояться.
– Не-ет… По-другому ставим вопрос, – Юлины губы, со следами масла и прилипшей в углу сырной крошкой, недобро изогнулись, – Кое-кому придётся бояться нас. Очень сильно бояться. Тому, кто заслужил это.
– Надо ещё найти его.
– Найдём.
– Ты его хорошо запомнила?
– Ещё бы. «Господин Сиртак». Шакалья образина. Он нас выведет на это кубло. А не он, так другие объявятся.
– Эти люди… Они – не люди вообще. Они хуже убийц. Скольким девчонкам, таким как мы, они жизни переломали! Ради своих поганых денег. Сколько несчастий принесли! И живут себе, процветают, никто их не трогает. Всё у них схвачено, всё – шито-крыто.
– Ничего, – угрожающе сузился взгляд Юли, – недолго осталось. Главное, всё сделать по-быстрому. Чтоб не заподозрил никто. Особенно, Рамин. Чтоб ни в коем разе не догадался. Рамин прекрасный человек… но в наши планы он не вписывается пока.
– Пока он не знает нашего могущества, – согласилась Эля, – Мы его ещё сами толком не знаем.
– То, что решили, то и делаем. Надо управиться до конца августа. С сентября – школа. Конец свободе.
– Само собой, – заключила Эля, убирая со стола посуду, – давай пока уборкой займёмся. В три – идём в клинику, к Рамину. Играем прежних пай-девочек, достоверно играем. Потом возвращаемся. Приводим себя в товарный вид. И вечером – на охоту.
*
Парсинский сквер (в обыденьи – Парс) – не самое обширное, не самое затейливое, не самое благолепное место отдыха в городе. Но самое фривольное – точно. Не вся, разумеется, вечерняя публика сквера, но вполне заметная и даже колоритная женская (в основном) её часть возникает здесь с целью предложить себя. Противополый контингент (опять же, далеко не весь) занят задачами просмотра-обтолка предложений.
У сквера удобное соседство: с одной стороны – гостиница «Мир», с другой – казино «Фатум»; напротив, через улицу Парсинскую – боулинг-клуб и ресторанный комплекс «Квадрига».
На зелёных опахалах породистых каштанов, на сердцевидной листве ухоженных лип собрались тени сумерек. Желтовато-грешная неярчь фонарных бутонов на тонких стеблях подчёркивала контраст вечерних аллей с ещё светлым безоблачным небом.
Сидящих на скамейках было немного. Сидящие были случайны и бездельны. При делах были стоящие. Женщины. По двое, по трое. Реже – в одиночестве. Бессантиментные закаты-рассветы пасущихся глаз. Пожарно-перламутровые губы, с чувством вцело-вывающие в себя тонкие кончики сигарет. Обещательно дышащая и подрагивающая холмистость в вырезах лёгких блуз. Икры-колени-бёдра: разные по изыску выделки и оттенкам, но все – в одинаковом вдохновенно-умелом готове.
Эля с Юлей вначале прошлись по аллеям для общего обзора, ничем не выделяясь среди праздного люда. К ним прицепились, было, двое случайных пацанов, по всему – их ровесников: один – белобрысый, с вкрашенными в соломенные лохмы сизыми пятнами; другой – темно-курчавый, с серьгой в ухе в виде маленького медного чайника. Пришлось отшивать их вежливо, но конкретно.
Искатели приключений оказались понятливыми, отступили без инцидентов.
– Нехорошо получилось, – вздохнула Эля.
– Ты об этих балбесах? – удивилась Юля.
– Да при чём здесь!.. Нехорошо, что мы не пришли к Рамину, как обещали.
– Объяснила ж я по телефону: кран потёк, вызвали сантехника, не смогли, придём завтра.
– Думаешь, поверил он в твою басню.
– Как могла. Старалась понатуральней.
– Неудобно всё-таки…
– Да, неудобно, – сердито сказала Юля, – Если б мы пошли к нему, он бы всё понял. Он расколол бы нас, как два ореха. И все бы наши планы – под хвост.
– Это верно.
– Дело – прежде всего. Лирика – после. Не отвлекаемся.
Они отошли в сторону, встали под пышную крону липы, невдалеке от фонаря. Ещё раз оглядели друг друга, остались довольны увиденным.
Обе были в одинаковых креп-сатиновых антрацитово блестящих коротких юбках, в новых батистовых блузках с романтичными кружевами, Юля – в голубой, Эля – в сиреневой: мамины подарки на их недавнее, но уже далёкое-предалёкое пятнадцатилетие; в синих узких босоножках на каблучках. На шее у Юли красовался мамин золотой кулончик с аметистом, у Эли – бусы бело-багряного коралла. Стрижки их были умело всштормлены, с тщательным небреженьем сброшены к глазам дерзкие пряди. Глаза тонко подведены, губы подкрашены нежной розой.