Миф о другой Эвридике (СИ) - Владимир Зенкин

*

Посёлок заплёскивался садами-палисадами. На Лору смотрели блаженно внимательными утлыми глазками знакомые с детства старушки на лавочках, меланхолично взбрёхивали собаки за заборами. Небо было заволочено облаками, и жара не чересчур досаждала.

Подойдя к отцовскому дому, Лора заметила то, на что раньше не обращала внимания: который год уже не перекрашивается крыша – старый сурик побурел, иссох, тронулся медленными проростами жестяной ржави. Осанистые деревянные ворота, обшитые в ровную «ёлочку» фигурными планками, некогда сияющие звонким лаком, давно потухли-посерели. Калитка расшаталась в петлях, скосилась, лишь с усильем входила в свой паз. Буйно разросшаяся сирень в палисаднике давно нуждалась в обрезке.

Лора вздохнула. Дом, где она родилась-выросла, отвыкал от расторопных мужских рук. Причина того ей была слишком хорошо ведома.

Войдя в калитку, взглянув налево, на палисадник меж стеной дома и забором, она вдруг вспомнила, как четыре года назад, вместе с мамой (ещё жива и здорова была мама) они посадили там, среди цветов, две персиковые косточки – два хитрых существа, упрятанных в роскошные панцири, испещрённые глубокими извилинами – знаками тайного смысла. Косточки были от огромных розовых плодов, которые мамина сестра привезла с юга. Отец говорил, что ничего из них не вырастет – не тот климат; а мама уверяла, что обязательно вырастет, если ухаживать и ждать.

Следующей весной два стебелька пробились из земли и выкинули листочки. Но один не пережил первую зиму. Лора не запомнила, кто его сажал: она или мама. Должно быть, всё-таки, мама. Наверное, всё-таки, мама… Мама не пережила вторую зиму.

Лора повернула в палисадник. Интересно, цел ли тот, другой персик; прошлой осенью был цел, а сейчас? Она как-то даже и не вспомнила в этом году про него – странно… Что странного? Совсем не до персика ей было в этом году.

Маленькое, хилое деревце о трёх веточках росло среди непролазной травы, расти ему было трудно, над ним разбросились беспутные ветки сирени.

Лора подумала, что надо бы сегодня выполоть здесь траву, подрезать сирень, полить деревце. Пока что она сдвинула в сторону одну из нависших веток, зацепила её за соседнюю, чтоб толика солнца смогла доникнуть до верхних голодных листочков.

За этим занятьем она увидела из-за штакетного забора на улице подходившего к дому отца. Отец шёл своей «фирменной» походкой: быстро и мелко, слегка подёргивая ступенями на перешагах, наклонив вперёд голову, сосредоточенно глядя перед собой, не замечая ничего вокруг. Под мышкой он бережно нёс зелёный смятый целлофановый пакет. Походка отца была суетливей, а взгляд отрешённей обычного; Лора прекрасно знала, о чём это свидетельствует: в пакете под мышкой было искомое и найденное.

Он затворил калитку, прошагал мимо палисадника к крыльцу. Лора подождала несколько минут – не идти же за ним по пятам. Своим появленьем она, конечно, слегка испортит ему настроение перед, неизбежным «священнодейством». Но отменить постылую неизбежность ей вряд ли удастся.

Подойдя к веранде, Лора разглядела через стекло, что отец уже сидит за столом (хорошо, что спиной к окну), уже откупорена бутылка, уже подносится ко рту налитый стакан. Она задержала шаг: пускай выпьет – невтерпёж, видать. Только потом постучала в дверь и открыла её.

– Привет. Я, может быть, не ко времени…

– О, Лоруха! – обернулся отец, – Заходи давай, что за церемоны. Садись, ты ж дома у себя. Давно не приезжала, давно…

Глаза отца ещё глубже ушли в подлобье, еще больше затянулись тусклой болезненной зыбью. Но – бодрый, приветливый выблеск. «Ей? Рад приезду её? Надо же! К сему, полстаканчика всё-таки успел хлебнуть – это конкретизирует радость. А бутылку не убирает со стола. Уже не стесняется. Уже привычное дело».

– Чего не появляешься? Работа, что ль?

– И работа тоже. Навалилось всякого. Не продохнуть.

– Неприятности какие?

– Хорошего не чересчур много, так скажем.

– Ну приехала б, рассказала б, что ль… посоветовались. Вместе бы, как-нибудь бы…

«Ага… – не удержались, дёрнулись углы губ к кривой улыбке (быстро отвернуть голову… не заметил), – может быть, и вместе с Зинкой-мачехой сесть, о моём житье-бытье посудачить? Ей понравится. Она любит такое».

Лора отбросила ползучую мысль, рассердилась на себя: «Что ты, в самом деле! Зинка – Зинкой. А на него, зачем уж так. Отец, всё-таки. Отец… Никогда не понимали друг друга. Не слишком стремились понять. А сейчас?.. Сейчас – меньше, чем когда-то. А сейчас – он один. Никого рядом, кто мог бы… Зинка не в счёт, Зинке, кроме себя, на всех наплевать. И на него. Как выяснилось – и на него. Поздновато ему выяснилось. Всё на что-то надеялся. Туго доходило… Дошло. Уже не надеется. Прозрел, наконец. В пятьдесят один год. Нда… И выглядит он что-то совсем неважно. Не только, наверное, из-за пьянства. Похудел-то как… сгорбился. Щёки запали… кожа – с какой-то восковой желтизной. В глазах… нехорошо… слишком пусто, бессмысленно».

А она?.. дочь… Что-то делать надо. Она что-то может? Как к нему подступиться? Столько лет непонимания, глухоты. Что-то надо ей делать. Один же он…

– Ты разглядываешь меня, будто впервые увидела, – нервно усмехнулся отец. Всё-таки взял бутылку, отставил её за шкаф, к компании пустого бутылья из-под пива, убрал стакан на посудную полку.

– Я тебя давно не видела, – грустно улыбнулась Лора, – Очень давно. Наверное, после смерти мамы…

– Разглядела, да? – сглотнул-дёрнул кадыком отец, – Что? Нехорош?

– Обманывать не буду. Нездорово выглядишь. Обратился бы к врачам. Может быть, печень?

– Побаливает в боку. Иногда.

– Ну вот. Надо бы полечиться. Надо бы тебе… с этим делом… – Лора неодобрительно кивнула на крамольный пустой стакан.

– Да л-ладно! – поморщился отец, – Я меру знаю.

– Знаешь… Раньше, помню, ты после обеда… начинал. А теперь уже с утра? И сколько бутылок за день?

– Давай не будем. У меня своя жизнь. Ты не поймёшь. Незачем тебе понимать, – колючки досады всплыли в его глазах.

– Я всё-таки хочу понять. Я дочь твоя. Мне не всё равно. Правда.

– У тя своих неврядиц выше крыши. Я ведь тож не слепой.

– Да. Но мне есть кому помочь. Я справлюсь.

– Я тоже… – он сердито засопел, опустив голову, ковыряя взглядом несвежую клеёнку стола в бурых цветочках.

– Послушай, – Лора подвинулась со стулом к нему поближе, – У меня есть знакомые врачи. Великолепные психиатры. Они за один сеанс отвернут тебя насовсем от водки. Давай съездим, серьёзно.

– Чего-о?! Ага… щас! – в изумленьи-возмущеньи выпрямился отец, – Ну ты!.. Я – псих, что ль… алкаш дремучий?

– Ничего тут особенного, поверь. Многие, нормальные люди, так делают. Многим помогает, – как можно мягче, миролюбивей объяснила Лора.

– Сказано – нет! Захочу – сам брошу. Я сам в своей жизни решаю… – раздражённый отец задержал свой взгляд на посудной полке со скучающим пустым стаканом. Ему хотелось ещё выпить – Лора мешала.

– Я – помочь тебе. Правда. Чем дальше – тем трудней будет. Ты же взрослый человек.

– Всё нормально. Всё… Ты преувеличиваешь. Всё – хватит об этом. Сходи, лучше, позови Зинку. Пускай что-нибудь на обед сообразит.

– А где она?

– В саду-огороде, наверно.

Спускаясь с крыльца, Лора успела услышать за недоприкрытой дверью лёгкий стекольный звяк извлекаемой из-за шкафа бутылки. Огорчённо вздохнув, она пересекла пустой двор, обогнула глинобитный, с пожелтевшей побелкой сарай, вышла на дорожку, аккуратно выложенную отломками оземленевшего жженого кирпича, ведущую к дощатой, старой, слегка покосившейся беседке, к яблоням в тёмной жесткой листве и в светлых гирляндах зреющих яблок, дальше, за ними – к огородным грядкам.

По дорожке, навстречу ей, шагала Зинаида с ведёрком свежесобранной малины.

– Здор-ро-ово! – весело сощурилась она, – Давно, шо-то не появляешься.

– Привет.

– Ну как там жизнь городская? Порядок?

– Да более-менее. Здесь, с отцом непорядок – вот что плохо.

– Пьёт, как пил. Ты будто не знаешь. Но ведёт себя тихо. Не буянит, слава Богу.

Зинаида зашла в беседку, села на скамью, поставила рядом ведёрко, взяла щепоть ягод.

– Садись, угощайся, – предложила Лоре, – Малины много в этом году. И яблок полно.

Лора тоже села, положила в рот ягоду, но вкуса её почти не почувствовала.

– Не буянит… Он никогда не буянит. Но пьёт больше, чем пил. Сегодня уже с утра. Уже полбутылки, наверное, выпил. Очень плохо выглядит. С работы его ещё не выгнали?

– Ходит. Сегодня, вроде как, в отгуле. Там и другие – не трезвенники, – Зинаида мерно захватывала из пальцев пухлыми кремовыми губами тёмные ягоды, перекатывала их во рту, неспешно прожёвывала, с удовольственным всчмоком – «ць-а»… – глотала, – А я шо могу? Ну уговариваю. Шутка ли – такие деньги на ветер. Драться мне с ним? Бутылку отымать? Взрослый мужик, понимать должен. А не понимает, так шо теперь…