Через тернии к свету (СИ) - Елена Ляпота

Вокруг никого не было — ни единой души, которую она могла бы взять за руку и опустить голову на спасительное плечо. Прошлое отталкивало от себя, казалось чужим. Настоящее… она стояла перед зеркалом, смотрела на свое привлекательное, но несчастное лицо, и не знала, что ей делать с этим настоящим.

Носитель ВИЧ… Кто захочет связываться с девушкой, на которой стоит это клеймо, разве что такой же обреченный бедолага, как и она…

Оля поправила старательно залакированную высокую прическу — так она казалась себе старше и увереннее в собственных силах — и, набросив на плечо сумочку, вышла из квартиры. Нормальные люди в это время спешили на работу или учебу. Оля смутно помнила, что работает в каком-то центре, и, кажется, даже знала, куда ей нужно идти.

Пешком, впитывая в себя первые лучики зарождающегося дня…

Только так — ощущая и наслаждаясь жизнью, как будто в первый, но не последний раз…

Когда Оля проходила мимо детского садика, ее кто-то окликнул. Не по имени. Мысленно. Она замедлила шаг и оглянулась на ходу. Следом за ней бежал высокий молодой человек с длинными развевающимися на ветру волосами. Что-то в его движениях показалось ей знакомым, и она остановилась…

Его лицо… Не это ли лицо она видела во сне столько раз?

В голове пробудились не сотни — тысячи воспоминаний о жизни, которой она никогда не жила, о местах, в которых никогда не бывала. О боли, страхе, ненависти…

Подбежав вплотную, Поль остановился и ласково дотронулся до ее руки. В глазах задрожали слезы радости…

«Наша девочка», — прошептал голос у него внутри, — «она такая… красивая»

«Да, родная», — беззвучно ответил Поль, — «вот я и нашел ее… Теперь мы снова будем вместе»

Оля посмотрела на него долго и внимательно, и вдруг улыбнулась.

Поль осознал: она слышала все и понимала, ведь очень долго она была частью его самого, и эта ниточка до сих пор не оборвалась. Как не обрываются нити матери и ребенка… Никогда…

Оля повернулась и пошла дальше, зная, что он последует за ней. Ей незачем было разговаривать с Полем, ведь она без труда читала его мысли. А в них была только она.

Боль, страх, ненависть всколыхнулись, как чужеродные тела, и опустились на дно прогорклым и забытым осадком. И будущее не казалось таким одиноким.

А впереди была целая жизнь…

Ведь даже у таких, как она, есть надежда на будущее…

Оглавление

Детективы

Андрий Невтопный

Первое место на «ПВ-2010»

— Дед, а дед? — спросила внучка, — А правда, что ты саму Екатерину бачил?

Старый казак пошевелил губами, перекатывая облупленную деревянную люльку[1] из одного уголка рта в другой, намотал на кончик пальца белый, будто овечий хвост, оселедец,[2] спрятал усмешку в длинных льняных усах.

— Бачил, доню.

Маленький внучок проворно забрался на дедовы колени и протянул борзую пятерню к губам, но дед, хитро прищурившись, спрятал люльку в складках шаровар и погрозил пальцем.

— Не балуй, сучий сын.

Внук понуро спустился на пол и юркнул к печи. Внучка оставила веретено и села у дедовых коленей. Туда же, аки черви на дождь, охочая до страшных, но интересных казацких баек, сползлась остальная детвора.

— Дед, а дед? Расскажи, чего у тебя такое прозвище?

Дед тяжело вздохнул, прикрыл морщинистые веки, а рука сама собой потянулась к заветной люльке. Скрипнула медная крышка табакерки, хрустнул табак, щелкнуло огниво, и к потолку потянулись синеватые пряди ароматного дыма…

Много лет тому назад возвращался один славный казак на Сечь. Путь неблизкий, дорога битая, лето бабье в самом разгаре. Подустал казак, умаялся, свернул лесочком — прямиком в родное село. А за лесом поле — черное, вспаханное, черноземным духом пышет, аж дымка по земле стелится. Прослезился казак, соскочил с коня, оглянулся — нет ли кого вокруг, и упал на колени, целуя землю.

— Ну, здравствуй, ненька моя, родная земля.

Конь легонько заржал — видать, учуял запах скошенной травы. Казак потрепал его по гриве и лихо вскочил в седло. Всего ничего осталось — поле проскакать да речку перейти.

Встречали казака всем селом. Детвора высыпала на улицы, повисла на очеретах.[3] Девки второпях плеснули водой в лицо, нацепили венки с разноцветными лентами и едва не вываливались из окон. Не каждый день в их Яблунивку настоящий казак заезжает.

— Да це ж Микола! — узнал кто-то. Казак скосил взгляд на вертлявого усатого мужичка в замусоленном тулупе и драных сапогах. Не признал, усмехнулся, поехал дальше.

Слышал Микола, что хаты, которую батько его строил, нет больше. На прежнем месте старший брат поставил другую. Сказывали люди, что не хата — хоромы. Да и брат у него нынче — Голова. Как его встретит — одному Богу ведомо. Десять лет не виделись. И село изменилось — вон сколько выросло новых хат.

Так и ехал Микола, сбавив шаг, задумавшись, с тоской вспоминая батька и мамку, покойную жену Иринку, думал о Сечи, ставшей нынче домом родным.

Внезапно мимо пронеслась телега, запряженная гнедой кобылой. Что-то хлюпнуло прямо миколиному коню под ноги. Возница притормозил, смачно сплюнул, зыркнул на Миколу сердитым взглядом и понесся дальше.

— Иван? — сам себе подумал казак, смутно узнавая неприветливую рожу. Когда он его в последний раз видел, тот еще хлопчиной[4] был. И Иринка была еще жива. Годочков двадцать минуло с тех пор. Немало воды утекло…

Голова, прослышав про приезд брата, выбежал на улицу, в чем стоял. Без тулупа, без шапки, с заляпанным борщом кушаком, повязанным вокруг увесистого пуза.

— Микола! — бросился обнимать и целовать брата. Микола сдержанно похлопал Голову по спине и поморщился от стойкого духа сивухи и чеснока.

— Сыто живешь, брат? — добродушно укорил он Голову. Тот и бровью не повел, раскраснелся от радости и потащил казака в дом.

— Олэно! — кликнул жену, — Режь поросенка. Будем дорогого гостя встречать.

Невестка оказалась хозяйкой радушной и проворной. Дела в руках даже не горели — потрескивали пламенем.

— Не жинка — мольфарка,[5] — хвастался Голова и, вырисовываясь перед братом, все норовил ущипнуть жену за пышный зад. Микола лишь усмехался себе в усы да вспоминал Иринку. Та не была проворной. Зато ласковой, что летняя зорька поутру.

На закате солнца захмелевший и набивший желудок до смачной отрыжки казак завалился спать. Но не на мягкой перине, взбитой заботливой Олэной, а по привычке, растянув одеяло на жесткой скамейке под окнами хаты. Спал почти до самых петухов, а проснувшись, лежал, закинув руки под голову, и смотрел, как исчезает в рассветной дымке Чумацький Шлях.[6] Едва заалело, и погасли звезды, заворочался, вскочил, накормил коня, почистил сбрую, заходился точить саблю.

— И чего тебе неймется? — в дверях конюшни намалевалась заспанная помятая физиономия брата, — Я уж думал, тебя дьячиха разбудила. Я всегда с ней встаю.

— А что дьячиха? — спросил Микола и взмахнул саблей в воздухе. С тайным злорадством отметил завистливый взгляд рыхлого пузатого Головы, скользившего по миколиной поджарой груди, крепким худым рукам, играющим саблей, будто писарь пером.

— Да носится каждое утро на своей скрипучей телеге — то в монастырь, то на базар, то еще куда — к черту на рога. Шальная баба. Еще и останавливается по-над хатой — с Олэной языком почесать. Подружки они — не разлей вода…

Голова от души зевнул, потянулся, зацепив ладонью притолоку, как вдруг по селу разнесся не то крик, не то вопль. Собаки сорвались с цепей, куры слетели с насестов и, топча друг дружку, бросились по кустам да щелям. А крик все не умолкал. Наконец, малость притих, перешел в вой.

— Кажись, с Иванова двора, — прошептал Голова, белея, что вареник в сметане.

Микола, не говоря ни слова, накинул сорочку, тулуп, сунул за пояс саблю и широкими шагами помчался на улицу. Голова рванул в дом, схватил первую попавшуюся под руки сорочку, сунул за пазуху шапку и поспешил следом.

Возле Иванова дома уже собралась толпа. Неприбранные хозяйки в наспех накинутых платках, мужики — кто в шапке, кто простоволосый, в расхристанных тулупах. Гул стоял, как на пасеке, но во двор никто не решался войти.

Микола выставил локти, протискиваясь промеж любопытных кумушек, по-молодецки, не мешкая, перемахнул через калитку. Сабля свистнула под носом у пса, брехавшего в воздух на селян. Тот заскулил, подобрал хвост и спрятался в конуре.