Подкарпатская Русь (сборник) - Анатолий Санжаровский

И тебя снова не отпускали. Просили читать ещё. И ты рассказала стих Михаила Града «Русиния».

Русинія – мати моя,Краю полонинськый.Вічно буде тя любитиПотомок русинськый.

Горы мої, руські горыЯк вас не любитиЦи у журі, ци в радости,Шуга не забыти.

Многом ходив по світови,Тай навандрувався:По Чехії, Мадярії,Я думум вертався.

Не забуду співаночкыДо любкы ходити,Бо нітко так гі русинкаНе знае любити.

Не забуду руське імняІ язык русинськый –На котрум співала мамка,Коли м быв малинькый.

И опять все жарко тебе хлопали.

Рассказала стих Анастасии Далады

Русинкы – наші мамы

Вышивали наші мамы скатирті білинькі,Кросна ткали, жито жали до сонця раненько.И до зорькы з косарями ішли на покосыЗ діточками, бикачами по студеных росах.В диривляні колысочцi дiтий колысалиИ не кляли свою судьбу, молитву шептали.Благородні наші мамкы тяжко все робили,У прорубах в снігах прали, на полях оралиДолинянкы наші добрі и милі горянкы.Трудiвниці роботящі, руські, родні мамкы,Гордилася наша земля усе трударями,Поетами, косарями, в горах вівчарями.Богобойні, выробленi, у храмиць ходили,Перед образом стояли и Бога молили.В тяжкых муках каждодневных, хлібиць заробляли,В полонинах сіно гребли, мало добра мали.

Тебя по-прежнему не отпускали.

И тебе пришлось рассказывать новый стих Ивана Петровция.

Духновичем дарованное слово[68]1

О, речь русинская, тебя однуЯ чувствую, как гусляры струну,Как астрономы даже днём звезду,Всю сладкую, как солнышко в меду.Как молоко дитя, тебя я пью.Никто отнять не сможет речь мою!

О речь русинская, лишь ты однаСтоишь, как нерушимая стенаРусинских прав и жизненных основ,Щитом от украинских болтунов,Что рвут нам сердце злых зверей лютей,Поскольку не считают за людей.

О, речь русинская, в тебя однуЯ верю и тобою присягну.В дни страшные, как сердце, он кровит –Духновичем нам данный алфавит.К своей свободе по его путиС русинским словом вместе нам идти!

Снова и снова тебя просили читать русинские стихи.

И ты не могла отказать.

Ты прочла стих-песню Духновича «Подкарпатские русины». В начале XX века эта песня была гимном Карпатской Руси – региона, входившего в состав сначала Австро-Венгрии, а затем – Чехословакии. И через пропасть лет, уже в третьем тысячелетии, эта песня станет гимном Подкарпатской Руси.

Подкарпатские русины

Подкарпатские русины,Оставьте глубокий сон.Народный голос зовет вас:Не забудьте о своем!Наш народ любимыйда будет свободный.От него да отдалитсянеприятелей буря.Да посетит справедливостьуж и русское племя!Желание русских вождь:Русский да живет народ!Просим Бога Вышнягода поддержит русскагои даст века лучшаго!

Дома Иванко – ты брала его с собой на вечер – расписал этот случай.

Отец взял тебя на руки. Целовал и плакал.

– Отак, дочушка, и учись… С детей люди растут… Ты у меня ещё прогремишь на всю Землю! Как великий русин Никитин[69].

Ты не понимала, зачем это тебе надо греметь, когда тебе до смерточки хочется летать, и сокрушалась, что ты не мальчишка и не можешь, никогда не сможешь поступить учиться на лётчицу.

Как-то после окончания школы ты пришла к Софии.

На ту пору София уже перебралась жить к одному поляку миллионеру.

София была акушерка. В городской больнице, где она служила, не первый год мучилась одна неродица.

Беда в сто коней ездила к ней.

Только завяжется человечек – выкидыш. В другой раз доберегли акушерки, без малого приспел час рожать – опять выкидыш.

После пятого выкидыша, после пятой такой беды муж той несчастной созвал акушерок.

Угнетённый – не рад хрен тёрке, да что же делать, на всякой пляши! – с мольбой заглядывал больничницам в глаза.

– Семья без детей, что сети без рыбы, – жаловался на ущербе. – Золотые панночки, кто охранит жизнь моему ребёнку – королевская премия за мной. Плачý, когда ребёнок наживёт шесть месяцев!

Негаданные шальные доллары – это уже кое-что. Интересно, любопытно по крайней мере. Никто ничего не имел против премии.

Все акушерки хороводом загорелись ухаживать за горевой миллионкой.

Вмешалось, встрело в эту неладуху больничное начальство.

Указало на лучшую акушерку.

На Софию.

День-ночь колом торчала София при роженице и на час не отлеплялась.

Наконец-то благополучно явился мальчик.

На Софьину премию мама и Иваночко выехали в Доробратово.

– А через год-другой, – приобняв мосластыми руками за плечишки плачущих дочерей, утешал их и самого себя отец, – вернёмся домой и мы. Авось грош круглый. Раскатится. Выпряжемся, даст Господь, и мы из нужды.

Но вскоре пыхнула война.

Не то что выехать, хоть и не на что, – письма перестали бегать.

А София всё вольно жила да ела у миллионщика в доме.

Там ждали второго наследника.

Ты часто приворачивала к Софии.

И в тот день, когда кончила школу, тоже пришла.

– Сегодня все наши снимались на память, а я не стала, – подумала ты вслух в грусти.

– Что ж так? Или ты у нас – ни людям показать, ни самой посмотреть? – с гордовитой осанкой долго посмотрела на тебя София, невольно любуясь твоей молодой красотой. Из десятку тебя не выкинешь.

– Платить, платить-то за карточку чем? Камешками?

– А-а, – опало вздохнула София.

Вкоренилась тишина.

Сам собой поднялся разговор о твоём будущем.

– Неужели на то, чтобы мыть посуду, прежде надо кончить школу непременно с отличием? – как бы самоё себя тихо спросила ты и заплакала в голос: никогда, никогда не быть тебе в университете, где спала и видела себя. Дорога вылилась совсем иная. На ресторанную кухню.

За стеной надставил ухо хозяин.

В ясности расслышал твой плач, вкатился катком.

Был он лысый, как тыква, короткотелый, круглявый. Всемером не обхватить.

– Софи! Почему плачет Маргарет? – Хозяин немного говорил по-русски.

Вы долго молчали. Всё стеснялись. Потом таки и выложи, что ты хотела дальше учиться, да не можешь. Отцу, ломившему на шахте по две смены, нечем было платить за учебу.

– О! – воскликнул хозяин. – Нога ногу, а человек человека подпирает. Я помогу тебе добиться до высокого образования. Ты будешь учиться. Я одочерю тебя!

Ты не согласилась на удочерение.

– Хорошо. Тогда я нотариально делаю так, что все расходы на учёбу оплачиваю я. Твоя прекрасная Софи – она у меня на почёте! – спасла мне наследника и разве после этого я имею право не помочь тебе? Прости, пани, тут, – подолбил себя пальцем в грудь, – я вовсе не такой, как с лица.

Что правда, то правда. Какой уж родился, такой и есть. Сверху не подрисуешь.

Лицо, как гречаник порепанный, громоздкое – решетом не накроешь.

Обидел Господь лицом.

Так сердце вставил славянское, отзывчивое.

Ты любила велосипед, бег, плавание, теннис… Была большая умница. Круглая отличница. С одного прочтения запоминала наизусть любой стих. В совершенстве знала четыре языка. В год проходила по два университетских курса. Была весёлого духа.

В университете не могли не заметить твоей редкостной одарённости. Под конец учёбы пригласили со всеми почестями, раскланиваниями в достопочтенные правительственные хоромы штата.

Мог ли твой отец, сманутый сюда блудильниками-вербовщиками, хоть подумать, что его дочка высоконище так залетит?

Никогда…

Не верил старый, припадавший здоровьем шахтер тому, как всё поворотилось. Не верила и ты сама. Нереально всё было. Как в сказке.

Но и из своей сказки ты видела быль.

А быль была та, что по ту сторону океана тиранствовала война. Под войной, в оккупации, изводились мама, Мария, Иваночко.

– Там – смертная беда…

Нанедолго хватило тебе твоей сказки; пришла ты к значительному лицу.

– Почему до сих пор не открыт Второй фронт? – сдавленно выплеснула свою боль.

– Чем больше спешка, тем меньше скорость, – чуже, туманно ответило значительное лицо.

– То есть, тише едешь – дальше будешь?

– Наверняка.

– Но – куда не едешь, там вообще не будешь! Может, кому-то и без разницы, откроют Второй фронт, не откроют. Зато лично мне не всё равно. Там у меня полсемьи. Моё место сейчас там. И только там!

– Позвольте, – оживилось значительное лицо. – А кроме умения произносить зажигательные речи, что вы можете ещё? Не смущайтесь… Вопрос поставим так. В качестве кого вы хотели бы отправиться туда?

– Бомбардировщицы. Да чтоб не одна! Один кол плетня не удержит.