В Афганистане, в «Черном тюльпане» - Геннадий Васильев

— Национальность у него восточная. Следовательно, быть ему Абдуллой.

Громкий хохот перекрыл его слова.

— Ну, ты даешь, снайпер…

— Ты у осла между ног посмотри…

— У этого Абдуллы кое-какой принадлежности не хватает, чтобы быть мужиком…

Матиевский слегка нагнулся, растерянно открыл рот и хлопнул себя по шапке.

— Промашка вышла… Извиняюсь… Абдулла отменяется. Пусть будет Гюльчатай.

Уши названной Гюльчатай вздрогнули и согласно прижались. Она еще глубже сунула морду под мышку Осеневу, протяжно вздохнула и закрыла глаза.

30

— Не верю я этому, Елена Сергеевна, голубушка, просто не ве-ерю, — тягуче бормотал начальник медслужбы, вытирая хрустящим вафельным полотенцем, чисто вымытые после недавней хирургической операции руки. — Не мог Андрей Николаевич такое сотворить со своим солдатом. Просто не мо-ог.

Елена молчала, уткнувшись лицом в голубое стекло операционной.

— Зато, какой удар! Фантастический… — отозвался один из молоденьких хирургов, посмеиваясь. — Семь швов наложили на бровь этого дюжего узбека. Еле-еле глаз спасли. Веки, как бумажные разлетелись. Это надо было кувалдой так с размаху долбануть. А Шульгин, говорят, всего один раз и приложился. Тяжелая же у него рука. И нрав, наверное, крутой…

— Помолчали бы вы, голубчик, — раздраженно заметил майор. — Не по сути говорите. Дело вовсе не в фантастическом ударе. Дело именно в причине, в какой-то фантастической причине, которая вынудила Андрея Николаевича так поступить…

Он перевел дыхание с одышкой.

— Не так уж часто наши офицеры бьют своих солдат. И делают они это не ради удовольствия. А Шульгину вообще нет нужды применять физическую силу. Он и так обладает огромным влиянием на подчиненных. Да он бровью шевельнет, и все…

Майор нахмурился, озабоченно поглядел на застывшую ледяной статуей безмолвную Елену.

— Тут, по-моему, была не простая ситуация, на которую так бурно среагировал Андрей Николаевич. Тут был какой-то исключительный случай. И, мне кажется, я догадываюсь, в чем тут дело…

Оживающая Елена медленно развернулась в сторону лысеющего майора, грустно улыбающегося в густые пшеничные усы.

— Дело в том, дорогие мои, что у этого огромного великана, как там его… Касымова, в настоящее время идет ломка…

Елена удивленно повела бровью.

Озадаченно вздрогнули другие врачи.

— Вы, молодежь, мало в этом разбираетесь. А я подобные признаки замечаю сразу. Я взял соответствующие анализы, но уже почти уверен, что молодой человек, поступивший к нам, несомненно, законченный наркоман.

— Во-от это сюрприз… — гулко воскликнул один из хирургов.

— А вы как будто впервые слышите, что Афганистан полон наркотиков, — майор сложил руки на животе.

— Здесь можно найти любой наркотик, на любой самый извращенный вкус. Но более распространенный и самый доступный — это афганский «чаре». Любой солдат может обменять полную горсть этой дряни всего за пару чистых носков. Доступ наркотика на территорию полка так же прост, как течение этой вот речки вдоль полкового ограждения.

Майор кивнул в сторону шумящей за стенами медсанбата горной реки.

— Видно, у этого парня не оказалось достаточного количества «чарса», чтобы утолять постоянную дневную потребность. Или он просто не смог пополнить запасы в боевых условиях. Вот и началась ломка. И отсюда непредсказуемое поведение. Я не удивлюсь, если он угрожал своим друзьям и Шульгину оружием. Ведь он был опасно вооружен. Он пулеметчик, не правда ли…

Елена согласно кивнула головой, вспоминая Касымова при последнем своем свидании с Шульгиным на вертолетной площадке.

— И я представляю, как трудно было Андрею Николаевичу в наисложнейших боевых условиях справляться с этим бугаем, ставшим совершенно неуправляемым в период ломки, — майор хрустнул сцепленными пальцами, посмотрел в посветлевшие глаза старшей медицинской сестры. — Возможно, этот удар, друзья, был не только заслуженным, но и совершенно оправданным… А вы говорите, тяжелая рука, крутой нрав, голубчик, — укоризненно заметил майор молодому хирургу.

— Да вы не сомневайтесь в своем Шульгине, золотая наша Елена Сергеевна, — заключил начальник медслужбы, — даже если вы не видите смысла в его поступках. В этом лейтенанте есть здоровая сердцевина, редкостная для нашего времени. Кругом все так искажено, а в нем эта чистота. Просто удивительно.

Елена вдруг горестно всхлипнула и, закусив побелевшие губы, опрометью бросилась из операционной, прижимая руки к гулко забившемуся сердцу.

— А вы, молодой человек, — обернулся майор к хирургу, — редкостно черствый чурбан… Поверхностный вы товарищ.

Елена зашла в темноту длинного коридора деревянного женского модуля, от которого рукавами распашонки отходили в стороны двери маленьких комнат. Она прислонилась к стене, только сейчас заметив, что забыла оставить в санбате свой белый халат, что волосы у нее разметались беспорядочными волнами, а на закушенных губах чувствуется приторный вкус крови. Она переводила дыхание в темноте и нелепо улыбалась, представляя себе ту страшную сцену, которую только что нарисовал замечательный врач Игорь Иванович. Как могла она усомниться в своем Андрее хоть на мгновение?

Елена вспомнила, как охватил ее леденящий страх, когда внезапно распахнулись двери медсанбата и ввалились суетливые офицеры политотдела, поддерживающие окровавленного солдата, когда они выставили под слепящие лампы страшное деформированное лицо и зло заявили, что именно Шульгин так зверски избил своего подчиненного.

Сердце Елены вдруг сжалось обреченно, словно Шульгин неожиданно расколол льдину, на которой они тихо плыли вдвоем, и медленно разошлись друг от друга в разные стороны маленькие шаткие половинки… Неужели Шульгин оказался не тем, кого она себе представляла? Неужели все хорошее в нем оказалось ложью, а страшной сутью была вот эта стекающая с чужого лица пролитая Шульгиным кровь…

Елена вдруг рассмеялась тому радостному светлому чувству, которое вернулось к ней, после объяснения умницы Игоря Ивановича. Он словно увидел Шульгина перед этим солдатом с изломанной психикой, вооруженным тяжелым пулеметом.

Как хорошо, что Игорь Иванович так вовремя все объяснил!

Боже мой, как страшно разочаровываться в любимом человеке!

Елена улыбалась и постепенно успокаивалась, переводя взволнованное дыхание и прислушиваясь к звукам, плывущим в тишину коридора из-за закрытых дверей.

Лились в коридор музыка, плеск воды, сердитое ворчание шипящих сковородок, глухой смех и невнятные звуки голосов. Звенело что-то тонко и печально. И чувствовалась в этой коридорной темноте какая-то строгая отстраненность от жизни, щедро льющейся рядом, за порогами фанерных дверей.