В Афганистане, в «Черном тюльпане» - Геннадий Васильев

— Только вот что, — решительно сказал старшина, — нам жрать уже нечего, а тут целых два рта. Да еще каких! Провалиться в них можно. Кто будет кормить этих оглоедов? Пушкин? Я лично отказываюсь…

— При чем здесь Пушкин, — засмеялся Богунов, — когда они пасутся сами. Они же колючку едят. Чего хочешь пережуют, смотрите…

Он сорвал пучок прошлогодней травы и поднес его к мягким распаренным губам животного. Ослиные губы накрыли солому на протянутой ладони и покрыли ее вязкой слюной.

— Тьфу-у, — плюнул Богунов, — лижутся как…

И всем ужасно захотелось испытать, как лижутся благодарные ишаки, и полетели под самые ноздри сухая солома, тонкие пучки сохранившейся травы из-под тающего снега, колючки на веточках.

— Жри-ите, жри-ите, поросята ушастые…

— Набивайте матрасы лохматые…

— Мы вас прокормим…

И опять почесал голову старшина и махнул рукой.

— Ну, если без пищевого довольствия и обмундирования не надо никакого, то пожалуйста… Я в таком случае не против. Жаль только, они в ногу ходить не умеют…

— Научим, — заголосили вокруг старшины.

— Ив ногу ходить, и песни петь…

— И панаму носить…

А довольные ишаки лизали подставленные ладони и терлись ноздрями о грязные бронежилеты.

28

Первое время ишаков придерживали с двух сторон. И даже сзади находилось кому подтолкнуть. И хотя мотало зверей из стороны в сторону, коленки ишачьи часто подгибались, и головы порой склонялись до самой тропы, но только верное плечо русского солдата не давало упасть. И животные поняли, что их больше не бросят, не оставят подыхать на снегу, не придавят вонючим от ружейной смазки железом, и к вечеру вислоухие совсем воспряли силами. Они уже семенили коротеньким шажком все бодрей и бодрей, оживленно стригли ушами, частенько вздергивали худенькими шеями и радостно вскрикивали «иа-а-а…».

Так что от этих криков поднималось эхо по всему ущелью и следом за ишачьим воплем раздавалось солдатское ржанье:

— Иа-а-а, — вторил Матиевский с надрывом, — иа-а-а… Почему я не осел?.. Почему не умею жрать солому? Очень кушать хочется.

Действительно, от выданного в полку сухого пайка остались крохи. Новые запасы продовольствия должны были сбросить на вертолетах, но постоянный контакт с «духами» мешал приблизиться серебристым «стрекозам», избегающим губительного огня ревущего среди скал оружия.

Еще раньше кончился паек у афганских «сорбоз». Рота Орлова разделила свой сухпай и честно отдала половину афганцам. Тыловая служба, которой было поручено обеспечение продовольствием всех рот, передала трехдневный паек для Орлова соседней роте, вышедшей на безопасную вертолетную площадку. Но эта соседняя рота шла теперь по другим хребтам. Они были разделены горами, километрами гор, душманскими заслонами и стеной кровопролитного огня. Им суждено было встретится только на шестой день операции, когда от сухпая орловской роты остались в чужих вещмешках только бесполезные подмоченные пакетики чая.

И зубы орловских ребят, молодые крепкие зубы, перекусывавшие медную проволоку, к этому времени у многих висели на ниточках. И когда солдаты хрипло кричали что-нибудь друг другу, эти желтые источенные лопаточки пошатывались в разные стороны.

— Ну, как они эту солому жрут? Скажите, на милость? — терзался Матиевский. — Как это им удается? Это же колючая смерть!

Он выплюнул кусок изжеванной соломы.

— Нет! Не хочу быть ишаком. Не хочу жрать солому. Хочу маленький шашлык из баранины. Во-от такой маленький…

Матиевский широко разбросил руки.

— О-о-о, дайте мне пожрать…

— Заткнись, — рявкнул сержант Богунов. — Приказываю! О жратве ни слова. Кто только заикнется о харчах, тому наряд вне очереди…

Но только мысли у всех были единственно о еде. И она представлялась всем в разнообразных салатах и намасленных блинах горкой, густыми щами и наваристым борщом, кулебяками и расстегаями, русскими пирогами с рыбой и прочим, от чего сосало под ложечкой и слабели ноги.

— Подлость какая, — ворчал Матиевский, — даже помечтать не дадут…

И мутный взгляд его ласкал худые бока ишаков.

— Интересно, из ишаков шашлык делают? Оч-чень интересно…

И даже ишакам становилось не по себе от его волчьего взгляда.

Они быстрее семенили худыми ножками.

— Не смотри так, Сережка, — качал пальцем Осенев. — Нечего так смотреть. Нехорошо…

— А подыхать с голоду хорошо?

— А может, правда, попробуем ослятинки? A-а, ребята..

— А что?.. Конину едят… Собак едят… Даже змей жрут и не давятся…

— Вы сначала мною подавитесь, — огрызался Осенев. — Это же полезное животное.

— Вот именно полезное… Для желудка…

— Ага, для пищеварения…

Шульгин уже хотел прекратить прения, как вдруг один из ишаков, испуганный жадными взорами, соскользнул с натоптанной тропы и провалился в глубокий снег по самое брюхо, забарахтался в нем. Тщетно сучил худыми ножками. И все вспомнили, что это был всего-навсего загнанный зверь, измученный на войне почти до смерти.

— Вот дурашка, — заворчал Матиевский и первым бросился в снег.

За ним бросились другие солдаты, и все они протянули руки под мокрым брюхом.

— И-и-и раз, — заревел Матиевский, — и-и-и два-а…

И солдаты рывками выдернули ишака из снежной ямы и вытолкнули его на твердый наст. Ишак лег на живот, завалился на бок, с облегчением вытягивая тощие ноги.

— Не боись, — зашумел Матиевский, — не съедим. Мы шутим. Мы ослов не жрем. Мы их только слушаем. У нас на Родине очень любят слушать ослов. И-и-а-а-а…

— Иа-а-а, — подхватил ишак и довольно затряс грязной челкой.

— Понимает, хоть и на четырех ногах, — засмеялся Матиевский. — Живи, живи, колбасный фарш. Живи, окорок…

Санитарный пакет, приколотый к бронежилету солдата булавкой, неожиданно прыгнул лягушкой и свалился на снег. Матиевский подхватил санпакет и с сожалением посмотрел на сломанный крючок. Только и осталась от лопнувшей булавки острая спица.

— Во-от, до чего доводит доброта, — махнул Матиевский сломанной булавкой и вдруг стремительно выгнул руку и уколол ишака в мокрый, покрытый снежным крошевом зад. Просто так. Для куража… Смеха ради…

От неожиданности животное нелепо подпрыгнуло, подобрало коленца под тощие ребра, лягнуло копытцами воздух и вдруг понеслось вперед по тропе, напрягая последние силы.

— Стой, дурное, куда?! — завопил Матиевский.

Но всполошившийся ишак только прибавил прыти. Он несся по утоптанной дорожке, мотая вислоухой головой, взбрыкивая, и хвост у него яростно хлестал по снегу.