Калейдоскоп - МаксВ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Енот повозил хвостом по полу.
– Похоже, что один ты и любишь, – сказал Окунев, и выпрямился.
Повернувшись к столу, он снова взял в руки папку, принялся просматривать анкеты:
«Серёга Пажитнов?… Нет, его на Земле невеста дожидается. Андрей Скоробогатов?… Тоже не подойдёт – Андрюха мечтает вернуться в технологический институт, как только служба по контракту закончится. Олег Старых?… Олегу скоро пора на пенсию. Все уши прожужжал мужикам рассказами о том, как уйдет на покой и будет выращивать помидоры в огородике».
Окунев положил папку на место.
Значит, приговариваю людей к смерти… Бледные губы на пергаментном лице Амалии едва шевелились, когда она произносила эти слова. Посылает их на верную гибель, а сам сидит тут в полной безопасности.
Можно не сомневаться, что все в ангаре так говорят, особенно теперь, когда еще и Дима не вернулся. Нет, в лицо-то не скажут. Не скажет даже следующий, кого он вызовет сюда, чтобы сообщить, что пришла его очередь.
Но их глаза будут достаточно выразительными.
Он опять взял папку. Пажитнов, Скоробогатов, Старых. Есть и другие, да что толку.
Все равно он больше не в силах – не в силах смотреть им в глаза и посылать их на смерть. Дилемма, мать её...
Павел наклонился и нажал кнопку внутренней связи. Послышался лёгкий треск, и раздался голос:
– Слушаю вас, Павел Сергеевич.
– Соедините с Петренко пожалуйста.
Ожидаясь соединения, он слушал, как Ворила чавкал батоном. Бедняга, видать, зубы совсем плохи...
Раздался ответ:
– Петренко слушает.
– Амалия Сергеевна, приготовьте физиоконвертер к отправке двоих.
– А вы не боитесь, что у вас скоро совсем никого не останется? – грубо спросила Амалия, – Уж лучше посылать по одному, так экономичнее, и удовольствие растянете.
– Не хамите, я этого не люблю, и займитесь своей работой. Повторю – два организма, один из них – енот, – сказал Окунев.
– Енот?
– Да. Ворила.
Нескрываемая ярость сделала её голос ледяным:
– Своего собственного друга! Который столько лет с вами…
– Вот именно, ответил Окунев, – Ворила расстроится, если я его брошу.
Глава 3
Глава 3
Это была не та Каверна, которую он знал по видеоизображению на мониторе. Он, конечно же, ожидал, что Каверна окажется другой, но не настолько. Ожидал, что очутится в аду, где хлещет аммиачный ливень, курятся ядовитые пары, ревет и лютует ураган. Где мчатся, крутятся облака, ползет туман и темное пространство секут чудовищные разряды энергии.
И он совершенно не предполагал, что кислотный ливень окажется всего-навсего легкой красноватой дымкой, стремительно летящей над пунцовым ковром жестких каменных прутьев. Ему в голову не приходило, что зигзаги грозовых разрядов будут ликующим фейерверком в ярко светящемся куполе над головой.
Ожидая Ворилу, Павел поочередно напрягал свои мышцы и дивился их упругой силе. Совсем недурное тело… Он усмехнулся, вспомнив, с каким состраданием смотрел на игрецов, изредка мелькавших на мониторе.
Очень уж трудно было представить себе живой организм, основу которого взамен воды и кислорода составляют аммиак и водород, трудно поверить, чтобы такой организм мог испытывать ту же радость и полноту жизни, что человек. Трудно вообразить себе жизнь в бурлящем котле Каверны тому, кто не подозревает, что для здешних существ это инфернальное пространство отнюдь не бурлящий котел.
Ветер теребил его ласковыми пальцами, и Павел оторопело подумал, что на земную мерку этот ветерок – свирепый ураган, ревущий поток смертоносных газов силой в двадцать баллов.
Сладостные запахи пронизывали его плоть. Запахи?… Но ведь он совсем не то привык понимать под обонянием. Словно каждая клеточка его пропитывается лавандой. Нет, не лавандой, конечно, а чем-то другим, чего он не может назвать. Несомненно, это лишь первая в ряду многих ожидающих его терминологических проблем. Потому что известные ему слова, воплощение мысленных образов человека, отказывались служить игрецу.
Люк в ангаре открылся, и оттуда выскочил Ворила. То есть, уже преображённый Ворила.
Он хотел окликнуть енота, нужные слова уже сложились в уме. Но не смог их вымолвить. Он вообще не мог сказать ни слова – говорить-то нечем!
На короткий миг всю душу Окунева обуял сосущий ужас, панический испуг, потом он схлынул, но в сознании еще вспыхивали искорки страха.
Как разговаривают игрецы? Как…
Вдруг он физически осознал присутствие Ворилы, остро почувствовал теплое, щедрое дружелюбие косматого зверя, который был рядом с ним на Земле многие годы. Он вдруг явственно ощутил, что енот на секунду сам целиком переселился в его мозг.
И тут, на бурлящем гребне вторгшейся в сознание волны дружелюбия всплыли слова:
– Привет, дружище.
Но нет, это были совсем не слова, это было нечто лучшее, чем просто слова. Прямо в сознание транслировались мысленные образы, несравненно богаче оттенками, чем любые слова.
– Здорово, Ворила, – отозвался он.
– Как же мне хорошо, – сказал Ворила, – Будто я снова мелким дитёнышем стал. Последнее время так было противно, спасу нет! Ноги не сгибаются, зубы почти все выпали, да и оставшиеся шатались еду грызть просто невозможно. Попробуй погрызи сухую корку такими зубами. И блохи вконец одолели. Раньше, в молодости, я их и не замечал. Одной больше, одной меньше…
– Погоди, Ворила, – В голове у Окунева всё спуталось, – Ты говоришь со мной!
– Само собой, – ответил енот, – Я всегда с тобой разговаривал, да ты меня не слышал. Сколько раз пытался тебе что-нибудь сказать, но у меня ничего не получалось.
– Кажется, иногда я понимал тебя, – возразил Павел.
– Да не очень-то, – возразил Ворила, – Может, и понимал, когда я просил есть или пить, но не больше.
– Прости, дружище, – виновато ответил Окунев.
Стоявший против него игрец вспыхнул яркими искрами:
– Да не кайся! Уже простил. Спорим, я первый до скалы добегу.
Только сейчас Павел увидел вдали, в нескольких километрах от них, скалу, она переливалась какой-то удивительной хрустальной красотой под сенью многоцветных облаков.
Он заколебался.
– Так это вроде далеко…
– Да ладно, чего там, – и Ворила сорвался с места, не дожидаясь ответа.
Павел побежал за ним вдогонку, испытывая силу своих ног, выносливость незнакомого нового тела. Вначале нерешительно, но возникшее вдруг чувство сменилась изумлением, и он помчался во
