Геополитические проекты Г. А. Потемкина - Ольга Елисеева

В личной записке Екатерине у Потемкина не было необходимости преуменьшать силу турецкой армии, оба корреспондента понимали, что в случае войны, русским войскам придется встретиться с серьезным противником.

Столь же сильно Екатерину и Потемкина заботила в тот момент ситуация, которая могла сложиться в Европе из-за активных действий Росси на юге. В пространной записке светлейший князь очертил перед императрицей план действий, которые необходимо было предпринять для сохранения в безопасности обширных границ империи от Балтики до Буга и Кубани.

«До дальней нужды не посылать более к шведским границам, как один корволан*, - писал Потемкин, - который с полками финляндской дивизии расположится на той границе.

Противу прусского короля не вижу я нужды ополчаться. Его демонстрации не на нас будут, но устремится… он на Данциг. Тут император дремать не станет, а мы отдадим время. Но если б прусский король вместо Данцига стал забирать Польшу, тогда поднять поляков, обратя против него корпус [И. П.]Салтыкова…

С турками дела наши не остановятся. Корпус князя [Н. В.]Репнина удержит в узде их войска по хотинской и бендерской границе. Я на Буге учрежу отряд и сии обе части будут оборонительные. Осаду Очакова до время отложим, а Крым займем, удержим и границы обеспечим. Корпусами же Кубанским и Кавказским умножим… демонстрации и заставим Порту заботиться о той стороне.

Флоту летом пребывание назначить так, чтоб он смотрел на Ахтияр и приуготовления флотские делать как можно казистея.

На шведского короля смотреть не надобно, а сказать его величеству, что Вы собрания лагерные близ Ваших границ в другое время сочли бы забавою, но в обстоятельствах настоящих, это пахнет демонстрациею. Объявите ему серьезно, что Вы не оставите употребить всего, что возможно к избавлению себя вперед от таковых забот» {272}.

Как видно из приведенной записки, меры, предусматривавшиеся Потемкиным, носили сугубо реалистический характер. Главная цель приготовлений обозначалась им достаточно четко: «Крым займем, удержим и границы обеспечим».

Интересной и сложной была борьба за политическое невмешательство Англии в возможный русско-турецкий конфликт, развернувшаяся накануне присоединения Крыма. Она оказалась связана с именем княгини Е. Р. Дашковой, летом 1782 г. вернувшейся из длительной заграничной поездки. По дороге домой, проезжая через Вену, Екатерина Романовна уже оказалась вовлечена в большую дипломатическую игру: чтобы показать свою приверженность союзу с Россией, знаменитую подругу русской императрицы встречают с особой любезностью канцлер Кауниц и Иосиф II {273}.

Приехав в столицу, Дашкова сразу оказалась окружена «друзьями своих английских друзей», среди которых не последнее место занимал посол Великобритании. Незадолго до этого Гаррис, заинтересованный в замене «прусской инфлюенции», т. е. влияния, на английскую, помог Потемкину в борьбе с Н. И. Паниным. В условиях войны с американскими колониями Великобритания желала, чтоб Россия выступила на ее стороне. Лондон не раз просил о присылке русского экспедиционного корпуса для борьбы в Америке {274}. Но безуспешно.

Россию, в свою очередь, беспокоил вопрос, как отнесутся к захвату Крыма европейские государства? Подстраховка нужна во взаимоотношениях с каждым отдельным двором. Такой подстраховкой для Сент-Джеймского двора стала чисто придворная интрига вокруг вернувшейся из Англии княгини и ее сына. Внимание, оказываемое известной своей англофилией Дашковой, воспринималось в дипломатических кругах как признак внимания российской императрицы к расширению контактов с Англией. Что позволяло английским дипломатам считать Екатерину Романовну едва ли не своей креатурой при петербургском дворе? Воспитание, полученное в семье канцлера М. И. Воронцова - поклонника Туманного Альбиона; культурная англомания, выражавшаяся в благосклонных высказываниях княгини об Англии, ее политическом строе и [69] традициях; долгие годы, проведенные в Великобритании; широкий круг научных и политических знакомств - все это давало возможность видеть в Дашковой большого друга Англии {275}. Дружба же в вопросах международных отношений всегда определяется конкретными политическими шагами.

Поэтому партия Потемкина параллельно со старательным обхаживанием английского посла в Петербурге ведет не менее планомерную и усиленную опеку англофильски настроенных лиц в окружении императрицы, которые могли бы создать у британских дипломатов иллюзию существования при русском дворе проанглийской партии и возможности завоевания этой партией ключевого влияния на Екатерину П. Дашковой в этом процессе отводилась важная роль.

В первый момент Екатерина Романовна едва ли понимала суть политической интриги, развернувшейся вкруг нее, но увлеченная высочайшими знаками внимания, предупредительностью к малейшим своим желаниям со стороны императрицы и ее соправителя, позволила втянуть себя в игру. Опьяненная успехом княгиня совершает один ложный шаг за другим.

Еще в Брюсселе в конце 1781 г., когда Г. Г. Орлов предложил оказать покровительство в продвижении ее сына по службе, наученная горьким опытом прошлых опал Дашкова отказывается, под вполне разумным предлогом: «Своей поспешностью я могла бы обидеть Потемкина» {276}. Через несколько страниц в ее мемуарах, на которых ничего не говорится о внезапном изменении политического кредита Дашковой в Петербурге, следует примечательный рассказ о возвращении княгиня в Россию. «Не имея дома в городе, я поселилась на своей даче в Кирианове, в четырех верстах от Петербурга… Через два дня после моего приезда я узнала, что князь Потемкин бывает каждый день со мной по соседству у своей племянницы графини Скавронской, которая была больна после родов; я послала лакея сказать князю, что хочу дать ему маленькое поручение… На следующий день князь Потемкин сам приехал ко мне в то время, как я была с детьми у графа Панина… Через день он прислал ко мне генерала Павла Потемкина» {277}.

Происходит разительное изменение стиля поведения Дашковой. Подчеркнем, что княгиня посылает лакея с письмом не в присутствие Военной коллегии, как это официально полагалось, не домой к Потемкину, на что ей могло бы дать право старое знакомство, а на дачу к его племяннице и любовнице Екатерине Васильевне Скавронской (семейный адьюльтер с близкими родственниками - заметная часть куртуазной культуры эпохи Просвещения), которую он посещает, хотя и открыто, но все же не до такой степени спокойно, чтоб запросто посылать ему туда письма от третьих лиц.

Чуть позднее, когда императрица решила назначить Дашкову директором Академии наук, княгиня, сначала не желавшая подобного назначения, повела себя еще более странно. Она написала государыне письмо с отказом, но заметив, что уже 12 часов ночи - т. е. ехать к Екатерине II поздно, поехала к Потемкину. «Я… написала письмо, которое несомненно, рассердило бы другого государя… Сгорая от нетерпения покончить с этим делом… я поехала к князю Потемкину, никогда прежде не переступая порога его дома. Я велела доложить о себе и просила меня принять, даже если он в постели» {278}.

Конечно, Потемкин уже лег, но встал, ради княгини, и принял ее ночью, любезно разъясняя мотивы поступка императрицы и стараясь склонить Дашкову к положительному решению вопроса. Создается впечатление, что у светлейшего князя в разгар подготовки документов по секретным пунктам русско-австрийского договора только и было дела, что заполночь уговаривать взбалмошных дам не писать императрице колких писем.

Что же произошло? Скорее всего Екатерине Романовне дали понять, что она вдруг стала очень близка всем, кто вершит реальную политику в России, и может себе позволить забыть об элементарных правилах приличия. Светлейший князь ни словом не высказывает ей недовольства. Он - сама предупредительность. Встретив княгиню в Царском Селе, спрашивает, в каком чине она желает видеть своего сына. Заметим: не в каком положено, а в каком изволите? Ответ Дашковой, а вернее тон этого ответа весьма показателен: «Императрице известны мои пожелания; что же касается до чина моего сына, то вы, князь, должны знать это лучше меня; двенадцать лет тому назад он был произведен в прапорщики кирасирского полка, и императрица повелела постепенно повышать его в чинах. Я не знаю, исполнено ли ее желание. Фельдмаршал граф Румянцев, обратился в военную коллегию с просьбой назначить его адъютантом к нему; не знаю также уважена ли его просьба» {279}. В ответ - ни тени возмущения со стороны светлейшего князя столь «любез-ным» разговором. Во всяком случае именно так дело выглядит в мемуарах княгини: фактический соправитель императрицы едва ли не берет во фрунт перед Екатериной Романовной. Зачем? [70] Непосредственно перед их беседой происходит многозначительный эпизод. Идучи вслед за государыней из церкви, уставшая за время службы княгиня поотстала от своей венценосной подруги на целую комнату, а шедшие следом придворные не посмели ее обогнать. Создается впечатление, что Дашкова, приехав в Россию, вдруг оказывается наиболее приближенным к Екатерине II лицом, и это приближение имело ясно выраженные признаки в придворном этикете.