Переход - Максим Перельман

— Твой оккультный зал, Ральф. Здесь ты медитировал и общался с инопланетянами.

Я посмотрел на парящую под потолком пирамиду.

— Это только голограмма, Макс, она иногда появляется здесь.

Я молчал, пытаясь догадаться о том, что случится дальше.

Генрих с любопытством смотрел на меня.

— Что дальше? — спросил я.

— Теперь ты должен вспомнить себя.

— И каким же образом?

— Тут есть кое-какой аппарат… если ты — это ты, Ральф, и мы не ошиблись, то ты вспомнишь всё.

Мне стало очень страшно. Я испугался не только неизвестного аппарата, хотя при упоминании его в моей голове возникли образы гестаповских пыток. Я испугался того, что, когда Генрих убедится, что я не Ральф, он убьёт меня.

— Что за аппарат? — тихо спросил я.

— Инопланетное изобретение. Оно поможет тебе снова стать Ральфом.

— Аппарат, помогающий вспомнить прошлые жизни?

— Он не помогает вспоминать. В нём находится твоя предыдущая жизнь.

— Как это возможно?

— Каждая человеческая жизнь оставляет своё отражение в тонких мирах Вселенной. Мы научились извлекать её оттуда.

Он подошёл к выступающему на гладкой стене чётким барельефом пентаклю и нажал пальцем в середину его.

Рядом со стеной возникло, будто соткалось из воздуха, обычное кресло, а из стены выдвинулась золотая пластина, на которой лежал, похожий на небольшой обруч, предмет.

— Сядь, пожалуйста, — попросил Гиммлер, кивнув на кресло.

Я попятился назад.

— Раньше ты не был таким пугливым, — сказал он, внимательно глядя на меня. — Или ты, действительно, не Ральф? Будет очень жаль. Не бойся, это обычное кресло.

— На вид — обычное… — сказал я, не двигаясь с места.

— Не бойся, — повторил он, — если ты не Ральф, я не буду убивать тебя. Ты просто забудешь про встречу со мной и инопланетянами. Но с большей частью твоего имущества тебе придётся расстаться, потому что оно принадлежит только Ральфу. Что же касается капсул… впрочем, трудно поверить в то, что инопланетяне ошиблись. Садись же, садись.

Я сел в кресло. И теперь я очень хотел быть Ральфом. Потому что я мог обойтись без денег, без машин и яхт, но я не мог обойтись без капсул, делающих меня неуязвимым на сотни лет.

Гиммлер снял обруч с подставки и подал мне. Взяв его, я понял, что держу в руках корону. Это была корона, почти такая же, как бывают в музеях, только без драгоценных камней и отливающая не золотом, а сероватым металлом, на взгляд таким же, как пирамида, которую я видел в лесу.

— Я оставляю тебя одного, — сказал Гиммлер, подходя к двери лифта, — когда я уйду, надень эту корону на голову.

Дверь лифта захлопнулась, и я остался один.

Я повертел корону в руках и не увидел в ней ничего необычного. А вот ситуация, в которой я находился в настоящий момент, была фантастической. Я ещё раз взглянул на медную статую, свастику на полу, египетские иероглифы и ивритские буквы на стенах, на парящую над всем этим пирамиду и надел корону.

У меня возникло ощущение, что зал медленно начал менять свою конфигурацию, заволакиваясь туманом.

Потом я увидел себя маленьким мальчиком, сидящим на коленях белокурой женщины. «Муттер», — произнёс я, погладив её по щеке своей ручкой. Но теперь я уже сидел на высоком стуле за большим столом и водил пальцем по немецким буквам, повторяя их вслух. Буквы исчезли. Я стоял перед юной девушкой. Её голубые глаза вопросительно глядели на меня. «Я — Ральф, — представился я, — а как зовут вас?» «Аннет», — ответила она с очаровательной улыбкой. Я хотел что-то сказать, но увидел себя в группе молодых мужчин. «Смотри, Ральфи, — сказал один из них, протягивая мне корень дерева, напоминающий человеческую фигуру, к которому была прикреплена маленькая капсула, — это Мандрагора, её выкопал Хануссен в саду моего дома, в котором я родился». «Адди, — спросил я его, — а что это за капсула? Мне кажется, я её уже где-то видел… что это за капсула, Хануссен?» — обратился я к стоящему недалеко человеку. «Она поможет Адольфу завоевать мир», — ответил он. Потом я увидел себя на охоте, огромный вепрь мчался мне навстречу. Ещё какие-то сцены моей жизни быстро мелькали передо мной. Но вот мелькание их замедлилось. Я сидел в кабинете, приставив пистолет к своему виску. Я нажал на курок и проснулся.

Я находился в кресле с короной на голове.

Я с удовольствием оглядел зал и остановил взгляд на мраморном пьедестале, светлевшем в углу. На нём стояло ветвистое невысокое растение, вырванное с корнем, ощетинившимся густыми волосками.

— Слушай, Генрих, — обратился я к входящему в зал Гиммлеру, — надо уничтожить эту Мандрагору. Она нужна была только для того, чтобы доставить нам первую капсулу, но не для Гитлера. Что ты молчишь? — продолжал я, думая о том, каким странным путём попала к Гиммлеру первая капсула, — бедный Хануссен, мне было жаль убивать его только потому, что он вообразил себя более могущественным магом, чем Кроули. Он мог бы жить, ведь он не знал о назначении капсулы. Только Кроули знает это…

Генрих молчал, устремив неподвижный взгляд на моё лицо, потом произнёс:

— Ты говоришь «жаль убивать»? Странно от тебя это слышать, Ральф. Убив миллионы людей, то есть, освободив их от плоти, тебе жаль дать свободу ещё одному? Кроме того, этот «партайгеноссе Хануссен», как его называл Гитлер, имел слишком большое влияние на него. Нам это было не нужно. Как и весь оккультизм вместе с Оккультным дворцом. Тогда — в тридцать четвёртом, мы сделали всё, чтобы объявить магию вне закона. Я прикажу снова закопать Мандрагору.

Я засмеялся: — Несмотря на то, что…

Я замолчал, в недоумении глядя на Гиммлера. Что-то было со мной не так. «Корона, сними корону», — пронеслось в моём мозгу.

Я снял корону и протянул её Генриху со словами:

— И всё-таки я не могу понять её действия. Так было, будто я на секунду заснул. Ты думаешь, если, не дай Бог, я когда-нибудь умру, она воскресит в сознании моей следующей жизни полную память о моей жизни теперешней?

Удовлетворённо улыбнувшись, он взял из моих рук корону и сказал:

— Это уже случилось, Ральф.

И вдруг я осознал, что прекрасно понимаю его немецкую речь и сам говорю на этом родном для меня языке. Более того, время отбросило моё сознание на восемьдесят лет назад, и только в эту секунду я вернулся в реальность.

— Я помню всё, Генрих, всё… и это ужасно!

Он недоумённо смотрел на меня.

— Ужасно? — спросил он, — это должно было быть прекрасно…

— Ужасно, Генрих! — повторил я, — я чувствую себя по-прежнему человеком, родившимся в Москве через тридцать лет после окончания Второй мировой войны, и в то же время… и в то же время — Ральфом, готовым осуществлять нашу великую миссию. Но я — Макс — считаю его замыслы и действия преступными. А для меня — Ральфа — ещё не кончилась Вторая Мировая война и я осознаю свою деятельность только, как творимую мною на благо человечества.