Переход - Максим Перельман

Максим Перельман

Переход

То что должно нас сделать сильнее, однажды нас убьёт.

«И в первый день Он сотворил всех духов, которые Ему служат, и Ангелов лица, и Ангелов прославления… И тогда мы увидели Его произведения, и прославили Его, и восхвалили Его…»

«И после всего этого Он сотворил человека… и Адаму Он сказал: Так как ты ел от того дерева, от которого Я запретил тебе есть, то земля будет проклята из-за тебя.

И Он сделал им кожаные одежды и одел их ими, и изгнал их из сада Едем».

Телесная оболочка для души есть величайшее несчастье; она есть ужасная темница, из которой душа жаждет освобождения. Тело облекает душу, как мёртвый труп, душа находится в нём, как в гробу или могиле.

При смерти тела душа снимает его как одежду.

Туман. Казалось, вот-вот запахнет весной, но нет. Эта ночь была тёмной и холодной, а пронизывающий ветер с дождем словно проникали даже через закрытые двери и стекла в уютный салон автомобиля, который мчался по ночному городу. Улицы в ту пору выглядели мрачно, прохожих не было вовсе, даже случайных. Только патрули со съежившимися от холода и моросящего дождя солдатами и офицерами, время от времени мелькали перед глазами в свете фар. Во всём чувствовалась какая-то безысходность и тревога, будто сам город был охвачен ожиданием чего-то страшного, тяжёлого и неизбежного. Через некоторое время автомобиль остановился около особняка в пригороде Берлина. Отпустив водителя, из машины вышел мужчина средних лет и направился к дверям. Зайдя в дом, он быстро прошёл по коридору в кабинет, подошёл к столу, налил себе полный бокал коньяка, выпил почти залпом и небрежно поставил бокал на стол. Затем достал сигарету, закурил и развалился в кресле. Потом он встал, подошёл с столу, достал из ящика пистолет и вернулся в кресло. С минуту он смотрел куда-то, будто о чём-то очень глубоко задумался. Вдруг усмехнулся чему-то странной озорной и безумной ухмылкой, затем снял парабеллум с предохранителя, вставил дуло себе в рот и нажал на курок.

Глава первая

Какие-то люди в серых одеждах карабкались по высокой шатающейся от плохо пригнанных досок лестнице. Добравшись до верхней площадки, они в ужасе пятились назад, а потом с отчаянным криком прыгали вниз. Раздавались негромкие хлопки выстрелов, и уже мёртвые люди с глухим звуком падали на землю.

Это была глупая но, в общем-то весёлая затея — стрелять их, как куропаток на лету. Мы все хохотали, когда кто-нибудь из нас мазал и попадал не в лоб или глаз, а в руку или ногу. Подранок долго корчился на земле, пока самый жалостливый из нас не добивал его.

— Попадите ему в ухо, коллега, — сказал кто-то по-немецки.

— Нет проблем, — ответил я на том же языке. Я уже готов был спустить курок, когда лестница с лязгом и скрежетом обрушилась вниз.

«Ничего себе сон мне приснился, — подумал я, проснувшись от звука падающего тяжёлого предмета, — я ведь не знаю немецкого».

Я открыл глаза. Ранний рассвет летнего утра осветил лежащий на полу велосипед. «Но он ведь не мог упасть, — думал я, в растерянности глядя на него, — он не мог упасть сам. Чтобы он упал, надо было, чтобы кто-то толкнул его…»

Поставив велосипед, я пошёл в кухню, напился воды и вернулся в постель. Хотелось спать, но странное падение велосипеда, а главное приснившийся перед этим сон, не давали мне заснуть. «И сны, и мысли у меня сумасшедшие», — думал я, зажигая на прикроватной тумбочке лампу и внимательно оглядывая комнату. Мой взгляд остановился на пыльной полке с книгами. Между ними торчал клеёнчатый корешок тетрадки. Встав с постели, я вытянул её. Это был мой старый дневник, к которому я не прикасался уже несколько лет.

Я читал его и понимал, что ничего в моей жизни с тех пор не изменилось. Ничего интересного за последние шесть лет со мной не произошло. Было несколько коротких несерьёзных романов и несколько более длительных и серьёзных, я поменял несколько мест работы, несколько моделей машин, но в целом всё осталось так же, как и было. К тридцати шести годам я подошёл в одиночестве, депрессии, усталости от потерь, без денег, без какой-либо более или менее стабильной работы, с чувством сожаления и стыда за те ошибки, что я успел совершить, и с ощущением того, что вот я как раз и есть тот самый настоящий неудачник.

Но события, которые стали разворачиваться в это утро, поменяли моё отношение и к миру, и к своему прошлому, и к себе самому до такой степени, что всё, что происходило со мной до этого, стало казаться не только не случайным, но и необходимым, как школа для ребёнка.

До этого я с грустью думал, что все мои трудности и переживания, если для чего-то и нужны, то уж точно не для этой, не для земной жизни, а для другой — жизни после смерти.

То есть, я уже начал верить в то, что страдания действительно укрепляют человека, и только благодаря им возможно попасть в лучший мир. А этот — земной мир материи — настолько твёрд и неудобен, что в нём невозможно достичь счастья и найти покой. Я уже начинал верить в то, что если и будет какое-то вознаграждение за все годы моих метаний, то оно, если оно вообще предусмотрено, будет не здесь, а после жизни.

Я верил в Бога, пытался быть иудеем, потом стал христианином. Но моя вера опиралась только на веру, а не на знание Торы или Евангелия. Моё сознание полнилось верой, смутными догадками и пугающим сомнением.

Я и сегодня после всего, что со мной случилось, не уверен, что знаю, зачем и для чего я здесь?

Я всегда много думал о смерти. Боялся ли я её? К началу всех тех событий, о которых я пишу, уже нет. Я не хотел умирать, но и веры в то, что жизнь может меня обрадовать, уже почти не было. И всё-таки во мне всё ещё теплилась надежда на лучшие перемены.

Я думал, что, может быть, наша жизнь это только иллюзия, сон? Что, возможно, мы не замечаем собственной смерти, а, исчезая из этого мира, оказываемся в другом, почти таком же, как этот? Как говорится «на том Свете». И сколько их этих светлых или тёмных миров, в которых мы уже побывали и которые нас ещё ждут? Потом приходили мысли о том, что, возможно, никакой Вселенной и меня в ней не существует. А есть только непонятная Сила — добрая и милосердная, создавшая свою Вселенную в своём воображении и заселившая её людьми для их радости и счастья. А если радости и счастья не так уж много, то в этом виноваты мы сами — жестоковыйные, заражённые злом в тот самый момент, когда откусили от Древа познания добра и зла.