Танец для живых скульптур - Иннокентий Сергеев

Всё изменилось. Был Мэгги, и совсем другая, новая жизнь - всё только теперь начиналось. Я был очень счастлив тогда.

"И долго продолжалось твоё счастье?"

"Долго - месяца два или три, даже больше! - почти полгода. А потом... Ты знаешь, что было потом".

Она не должна была мешать нам. Я не мог потерять Мэгги, и я пришёл к ней.

"Да. И она приняла тебя за клиента".

..........................................................................

Свечи горят тихо, теплятся на дне чёрного зеркала, по краю его на обоях, словно рой бабочек, лепятся приколотые булавками цветные картинки. Порхающие раскормленные амурчики.

Она лежит рядом со мной.

Я выбираюсь из постели, ищу на стуле свою рубашку.

Она следит за мной глазами, не отрывая головы от подушки.

- Ты не хочешь остаться?..

...........................................................................

.

А потом я сделал ей предложение.

"Об этом ты мне ничего не говорил".

Не сразу, конечно. Сначала был бурный роман, ночи, полные страсти...

"А она знала о вас с Мэгги?"

Да, знала. То есть, узнала, когда я сам рассказал ей.

Но самое интересное, что для неё я и был Мэгги.

И эти ласки, эти всхлипывания, идущие из самой глубины пылающего лона страсти, взывали к нему, ноющая боль вечного табу, исконной тоски, неутолимой, и в безысходности рвущей душу, когда клетки одежд отпускают её из плена, и падают замки, свет гаснет, и, повинуясь ей, губы бессмысленно шепчут и, вдруг, нащупав слова в безумном лепете, кричат о ней, страшно кричат о самом заветном, и, торопясь успеть выплеснуть эту боль и упиться ей, ставшей наслаждением, до сладостных судорог, успеть, пока обман снова, в который раз,и в этом безысходность запретной тоски,- не станет разоблачён, и на уста не ляжет неодолимая печать молчания, она впивалась в меня пальцами,- быстрее!- и я отвечал призывному лепету её губ, заслоняя собой его, Мэгги, принимая на себя то, что предназначалось ему.

"Как же он простил тебя?"

"А что ему оставалось? Мать предала его, а я - нет. Факты приходится принимать такими, каковы они есть, как бы при этом не было больно. Я разорвал круг этой игры. Боль кончилась. Кто-то должен был пролить её слезами..."

- Вот и всё, что я хотел тебе рассказать, Леди...

...........................................................................

За окном была ночь, снег.

Ёлка мерцала как заплаканная.

Давно уже пробило полночь.

Я рассказывал.

Она слушала.

Потом я включил музыку.

...........................................................................

- Знаешь, как-то смешно получается,- сказал я.- Тебе, наверное, это не очень легко понять... Но я всегда считал, думал, что всё вот это,- я обвёл вокруг себя рукой,- всё это ненастоящее, что ли, фальшивое. Всё равно как сусальное золото.

- Всё?- спросила Леди.- Неужели, всё?

- Да. Салфеточки, вазы, люстры, запонки, пряжки на туфлях, даже рождественская ёлка... Нужно нарочно убеждать себя в том, что это несёт какой-то смысл. А на самом деле...

- Но теперь ты так не думаешь?

- Ты знаешь, у меня была подруга... Она всё время повторяла: "Мы живём в империи лжи". И я тоже так думал. Вся беда в том, что люди изолгались, всё зло в лицемерии. Как будто если резать правду-матку, это что-то решит... Забавно. Но мы, действительно, думали, что вся соль в том, чтобы говорить то, что думаешь. Даже больше. Искренность как панацея. Нечто вроде душевного эксгибиционизма. Мы думали, что так будет достигнуто взаимопонимание между людьми. Полная откровенность. Ведь если ты обнажаешь свою душу, ты уже не можешь таить злобу, и всё гадкое, что есть в душе человека, что накапливается, таится, пока, наконец, не прорвёт вот эту внешнюю глянцевую оболочку, всё это... Будет уходить из души, не сможет накапливаться. Можно долго говорить...

- И что же изменилось?

- Я понял, что человек сам не знает себя до конца. Нет, я это знал и раньше, конечно. Но дело в том, что... даже говоря искренне, можно заблуждаться. Можно совершенно искренне утверждать какую-нибудь глупость, говорить вещи ложные. И тем самым лгать перед Богом, которому открыто всё.

- Ничего,- сказала Леди.- В рождественскую ночь можно и помянуть Бога.

- Хочешь сказать, понесло на душеспасительные темы? Может быть, ты права.

- Нет, что ты. Я совсем не хотела...- заторопилась Леди.

- Ведь бывает так, что два человека разговаривают, и оба говорят искренне, а друг друга не понимают. Взаимопонимания так и нет. И можно думать, что ты лжёшь, а на самом деле, говорить правду. Кому из нас открыта вся правда до конца? И кто может утверждать, что если он говорит искренне, то он говорит правду? Есть некий порядок вещей, и мы то следуем ему, то уклоняемся от него... Может быть, это даже не совсем то, что я хотел сказать... Но нужно чувствовать, слышать, слиться воедино. С чем? С миром, наверное. Но всё время открывать себя. Не изнутри наружу, а внутри себя самого. И даже так: извне вовнутрь,- нет,- скрытое в проявленном? Себя через то, что окружает. И всякая красота мудрее всех наших суждений, как бы искренне мы на них ни настаивали. Но к чему я всё это говорю? Вот мы с тобой сидим сейчас, нам хорошо. Завтра всё изменится, но ведь так оно и есть, рождественская ночь бывает только раз в году... Ой, Леди. Нет, я всё-таки слишком много выпил, чтобы связно выразить это. Дело не в том чтобы не лгать, а в том, чтобы не говорить ложное. А как человек освободится от этого ложного, это уж его собственный путь. Так, наверное.

- Ты на всё хочешь найти ответ,- медленно произнесла Леди.

Я увидел, как флажки свечей встрепенулись от её голоса, или это мне показалось?

- Но, может быть, самое прекрасное в самой загадке?

- И если люди найдут смысл жизни,- сказал я,- то им больше нечего будет искать, и незачем жить? Да, наверное... Всё прекрасное всегда таинственно, всегда хранит в себе некую тайну, и тем влечёт нас к себе... Ступень за ступенью, и каждый шаг...

- Хорошо, что мы никого не стали приглашать,- сказала она.

- Да. Рождество - домашний праздник. Это такое странное чувство... У меня есть дом...

- Правда, здесь хорошо? Здесь всё было так запущено...

- Как-то раз я разговаривал с одной дамой, и она делилась своими впечатлениями от Рима. Я спросил её, как ей понравился Колизей. И знаешь, что она ответила? "Он очень запущенный".

- Почему ты смеёшься?

- Да нет, это я так. Он, и вправду, запущенный. Я думал, что всё это пережитки буржуазности, смешно, да? Ты знаешь, мой отец говорил: "Для каждого мужчины наступает время, когда он хочет, чтобы у него был свой дом". Он говорил, что оно наступит и для меня.

- Ты не поверил ему?

- Конечно, нет. Я был маленьким и слабым, и я считал, что он рассуждает плесневелыми догмами вековой тупости. В чём-то так оно и было...

- Но он был прав.

- Да, но я и теперь вижу, что мир очень испорчен. Я вижу это даже лучше, чем раньше. Но ничего. Я ещё приведу его в порядок.