Либретто для жонглёра - Иннокентий Сергеев

Сергеев Иннокентий

Либретто для жонглёра

Иннокентий А. Сергеев

ЛИБРЕТТО ДЛЯ ЖОНГЛЁРА

Пролог

Было летнее утро. На утоптанном песке дороги, пустынной, как обычно в это время суток, сидел человек и уплетал бананы. Одет он был скорее странно, нежели неряшливо. Возраст его определить было бы столь же трудно, как возраст рыцаря на миниатюре старинной рукописи, - можно было сказать только, что он не молод, но пожалуй, что и не стар. Бороды у него не было, или же она у него не росла, как это сказано об Александре Македонском, неважно кем. Человек этот сидел спиной к дороге и был настолько поглощён своим занятием, - не лишённым, видимо, известной приятности, - что даже не заметил, как справа от него на песок легла тень. Доев очередной банан, он обернулся, вероятно, для того чтобы аккуратно разложить кожуру на дороге в виде морской звезды, как он это проделал предыдущие пять раз, и только тогда обнаружил, что за его спиной стоит некий упитанный господин, одетый по-дорожному - с саквояжем в руке, благородной внешности, добродетельный, милостивый и великодушный, мудрый и щедрый, стоял он в непринуждённой позе, возложив свою правую руку в белоснежной перчатке на изящную, ручной работы трость и, словно бы задумавшись о чём-то важном, смотрел. Скарамуш, - а это был именно он, - застыв с банановой кожурой в руке, приветливо улыбнулся. - Вот, - пожаловался он незнакомцу. - Не могу удержаться. Он помахал кожурой. - Не могу устоять. Вредно есть столько мучного, а вот... - Мучнистого, - негромко поправил его господин с тростью. - Позвольте, однако, спросить, на что вы собираетесь употребить эту кожуру? - Разложу её на дороге, - просто ответил Скарамуш. - Позвольте узнать, зачем? - Вдруг кто-нибудь поскользнётся. Смешно будет. Незнакомец осуждающе покачал головой. - Дурацкая шутка, - сурово заметил он. - Верно! - весело согласился Скарамуш. - Дурак будет, если поскользнётся! Незнакомец не засмеялся. - Мне представляется, - сказал он после некоторой паузы, - что мы попутчики. - Это зависит от того, куда следует ваша милость. - Скорее, от того, куда следуете вы. - А куда-нибудь, - беспечно отозвался Скарамуш. - Позвольте, однако, спросить, как вы предполагаете узнать то место, куда вы идёте. Скарамуш погрузился в раздумье. - Что-то я не понял, - признался он наконец. - Когда вы придёте... - Да? - Как вы узнаете, что пришли? - Куда? - Туда, куда вы идёте. - Не знаю, - пожал Скарамуш плечами и тут же добавил. - А вы как думаете? Ответа не последовало. Скарамуш поднялся на ноги. - А я вот виноградом торговать пытался. Вы бы лучше спросили, откуда я иду. - Мне это не интересно, - сказал незнакомец. - Напрасно. У меня был виноград всех-всех сортов, самый отборный! И дамские пальчики, и дамские зубки, и дамские коготки, и... - Можете, не продолжать. - Но увы! - Я вижу, вы не слишком преуспели. Скарамуш скорбно вздохнул. - Не повезло? - Очень повезло! Повезло, что ноги унес... - Как же мне называть вас... - задумчиво проговорил незнакомец. - Что вы, ваша милость! - всплеснув руками, заторопился Скарамуш. - Я не более, чем скромный виноградарь, какое уж тут названье! - Но теперь вы более не виноградарь, - заметил незнакомец. - Если я вас правильно понял. - Увы, - печально произнес Скарамуш. - Вы меня поняли правильно. - Я буду называть вас Попутчик. Скарамуш смиренно склонил голову. - Как будет угодно вашей милости. - Пойдёмте, я что-то устал стоять. - Постойте! - Да? - незнакомец обернулся. - В чём дело? - А как мы узнаем, что уже пришли? - Я пойму, - сказал он и едва слышно добавил. - Я большой мастер по таким делам. - Тогда я буду называть вас Мастер! - сказал Скарамуш, воодушевляясь. Мой Мастер, могу ли я просить вас об одной милости? - Сколько угодно, однако, пойдёмте же! Скарамуш бросился догонять. - Зовите меня Скарамуш, мой Мастер. Видите ли, таково моё имя. - Ну что ж, пожалуй, так будет даже лучше, - согласился незнакомец. - А ваше имя?.. - спросил Скарамуш, всё более набираясь смелости. - Людовик, - с достоинством произнёс его теперь уже спутник. - Людовик?.. - Людовик Пятнадцатый. Скарамуш встал как вкопанный и, молитвенно заломив руки, воскликнул: - О мой король! Мы объедем весь свет! Неизвестно, к кому он обращался, ибо глаза его были возведены к небу, бывшему, к слову сказать, безупречно ясным, как обычно в это время года. Здесь

. . .

Летом в Вавилоне, мягко говоря, душно. Словно бы исполинская птица накрыла его своей неподъёмной тушей и с терпеливой сонливостью высиживает кладку, а ты по её милости каждое утро с тоской отдираешь своё разваренное тело от липких простыней, тащишься в душ и с омерзением подставляешь себя под жидкие струйки безнадёжно тёпленького душа, потом заставляешь себя выпить сырое яйцо, - о горячем завтраке даже думать противно, - и остаток дня проводишь в том меланхоличном состоянии, которое можно было бы назвать созерцанием, медитацией или поэтической грустью, если бы не было более родного и привычного слуху слова: "облом". Облом спать, облом бодрствовать, выбираешь нечто среднее. Разум спит, желания дремлют, лёгкие мерно поглощают табачный дым и уличный смог, свободно проникающий через открытое окно в комнату, поэзия кажется дурью, а высокие порывы души вызывают непристойный смех, единственное же, что представляется тебе достойным уважения в этом мире - это вентилятор и холодильник. Спасибо вам за то, что вы есть! В один из таких упоительных дней я лежал, развалившись на кровати, и, посасывая последнюю из остававшихся у меня бутылок пива, невесело прикидывал степень своего падения. И тогда я услышал эти тихие звуки. Немного изменив положение головы, чтобы по возможности определить их происхождение, я увидел капли воды, падавшие на беззащитные страницы раскрытой на столе книги. Некоторое время я безучастно наблюдал это трогательное и почти символическое зрелище, пока до меня не дошло, наконец, что если бы на месте этой книги было темя моей головы, капли эти не предвещали бы мне большей пытки. Холодильник разморозился. Нужно было спасать свою жизнь. Первой, разумеется, пришла в голову мысль о бегстве. Но куда бежать? На Огненную Землю? И тут я вспомнил, что мои родственники, - а именно, дядя с женой, - давно приглашают меня погостить у них. Около месяца назад я получил от них письмо, в один из своих не слишком частых визитов домой (к родителям). Жили они в небольшом городке километрах в ста от Вавилона, но за шесть лет я так ни разу и не наведался к ним - не было настроения. Визиты вежливости для меня нож острый, письма, телефонные звонки, поздравления с праздниками и семейными датами - тоже; поэтому все обидчивые на меня уже давно успели обидеться, а остальные просто сочли меня человеком, потерянным для клана, затерявшимся где-то в вавилонских лабиринтах, и даже мои родители, кажется, окончательно смирились с тем, что я иногда месяцами не даю о себе знать, и даже на Рождество могу приехать в последний день рождественской недели, а то и не приехать вовсе. Понятно, что я не стал отвечать на это письмо и решать ничего, по своему обыкновению, ничего не стал, предоставив родне расценивать моё молчание как согласие или как невежливый отказ, как им угодно. Кто его знает, как распорядится случай и настроение? И вот, судьба распорядилась так, что в тот же день, взмокший и одуревший от жары и давки в электричке, я свалился им как снег (?) на голову. Приняли они меня тепло, хорошо приняли. Замечу сразу же, Элиссу я почти не помнил. Элисса - это жена моего дяди, то есть, получается, моя тетя. Замуж она вышла семь лет назад, и только однажды, спустя год после этого события, я увидел её, да и то, не обратив на неё никакого внимания в силу того, что именно в этот момент совершал переход от нервного возбуждения к полной и сокрушительной апатии, - заскок, именуемый, кажется, астеническим состоянием. Настоящее (настоящее ли?) её имя - Эльза. Это не значит, что она немка; это значит, что у неё родители с прибабахом. - Ничего, если я так напишу? - Пиши. Они, и правда, прибабахнутые. Разумеется, я немедленно отбросил его как явную нелепицу и стал называть ее Элиссой. Дядя, услышав это, пожал плечами, но ничего возражать не стал.