В жаре пылающих пихт - Ян Михайлович Ворожцов

И всем гуртом они вытворяли комические контражуры, а с ними дикий запыхавшийся мустанг и великая блудница, чьи платья подлетали в неистовой пляске и оголяли ту ее область, где багровели массивные и принявшие в себя множество мужей детородные органы. И фоном этому безумному маскараду служили нарисованные солнце и луна, столь же искусственные, мертвые и выделанные, как все остальное здесь, равные в своей нарисованной и наклеенной славе прочим небесным светилам, вырезанным из подметок, из бумаги и картона, и тщательно отретушированным.

Бледно-голубые бутафорские шары в глубине полуночного шатра на уподобленной небосводу перегородке, где само мироздание расшатывалось и зыбилось от умопомрачительного топота сотен разгулявшихся мужчин, и даже пламя костров взмывало ввысь, к переливающимся впадинам затемненной черноты, принимая формы человеческих тел, среди которых негр увидел танцующего горбоносого мужчину, чье багрово-красное лицо с крупными очертаниями, все размалеванное охрой, казалось ему неузнаваемым и знакомым одновременно; и он походил на римского цезаря или на вождя индейцев, и одеяния его, дарованные в пламени, соответствовали образу. Из-под наплечной накидки, похожей на роскошное пончо, виднелся торс, обезображенный старыми шрамами, а голову его, которую мужчина запрокидывал в пляске, украшал тяжеловесный, волочащийся по настилу из досок венец, составленный из длинных, тоже разукрашенных всяческой пестрядью перьев орла, как своеобразная корона индейских вождей; он скакал по дребезжащей сцене среди прочих кукол и марионеток, взмахивая согнутыми в локтях руками и подражая птице с лучистым оперением над головой, как в час солнцестояния; а рядом с ним, в белом крестильном анаволии, плясал безвестным актером темнокожий младенец, словно новорожденный прозелит, готовящийся войти в лоно иной религии, это обезумевшее дитя серебряного доллара, благословленное самой землей и отмеченное в порожденном ей огне.

Сын…

Дитя с ясными глазами, чье племя будто бы родилось от противоестественного ритуала, с будущей кровью в глазах и бескрайней душой, распахнутой и безгрешной, как прерии саскачевана, где в лучах ослепительного солнца пылает хесперостипа.

Вижу…

Во лбу его горели тысячи солнц, в груди билась тысяча сердец, и зов его был зовом тысячи голосов, и полуголые языческого обличья мужи вокруг гогочущего мустанга прыгали и толкались, кричали и хохотали, и обращали к небу огрубевшие мозолистые ладони и обветренные лица, будто ждали, что некие высшие силы по прорицанию явятся на этот импровизированный амфитеатр для коронации и духовного пробуждения их, чтобы доверить их пьяной братии величайшую из тайн человеческих и господних.

И негр, возвышаясь среди них, вспоминал собственную свою молодость беглого раба, пересекшего границу конфедеративного штата и пополнившего своей безликой тенью зловонную армию северян, с которыми плечом к плечу воевал, как воюют и пропадают волны в бесславных пучинах морских, ходя по кровавой стране, где были рвы, словно братские могилы, устланные телами изувеченных солдат и лошадей, которых втаптывали в размокшую грязь свинцовые дожди; и был огонь и мерзость запустения, порох и смерть, и кровавые, покрытые выжженным бурьяном холмы, и облысевшая от войны земля, и ад кромешный посреди темноты в кроваво-красных вспышках над аппоматокским судом, и сгорающие заживо солдаты, и обезглавленные капитаны; а после войны негр скрылся далеко в жаркой, красной и безбожной мексиканской стране, где плясал с людьми в кабаках и с бешеными быками на триумфальных аренах в танце, который становился последним для людей и быков; а после он исчез и прозябал под печатью пещерных рисунков первобытного народа в безжизненной пустыне, где царит бесконечная ночь, и мотыльки хлопочут у единственного источника света, кроваво-красного коралла ночи, они летят к своей неминуемой погибели как языческие цари, ведомые притягательностью жара; он странствовал по опустошенным краям и сделался единым с землей, чье раскаленное ядро стало сердцем негра, плавящиеся горные породы его кровью, а солнце и луна – всевидящими глазами его; и воды мировых океанов покрыты его кожей, и негр жил в тишине и во мраке долгие годы, ступая по камням и траве беззвучно и бесследно; ни орел, ни ястреб, ни ворон не замечали того, как негр жил, принимая роды у самой окровавленной матери земли, его семья была повсюду! и негр не знал одиночества или скорби, любуясь листопадом сумаха, его красно-коричневыми цветами, ярко-красными как капли крови по осени; и до сегодняшней ночи он не вспоминал прошлую жизнь невольника, беглеца и солдата, жизнь танцора и богатыря с горячей кровью и головой, что мог голыми мускулистыми руками, упершись пятками в песок, содрать кусок шкуры с живого быка, нет, дни не всегда были коротки, а ночи не всегда долги, все менялось стремительно как в пляске.

Он жил в лучах солнца, в огне, от которого расцветали травы, в запахе, источаемом омытой ливнями плодородной почвой, они – его семья, и он был родственным ей по крови, по духу, бродя среди ее черепов с пустыми глазницами, наполовину увязнувших в песке, будто эти черепа и кости – древние руины храмов и церквей, памятники стародавнего порядка.

Он откапывал большие и белые отполированные ветром и песком черепа, будто принимал роды, а эти черепа – были новорожденными детьми самой матери земли, которых она производила из своей бездонной утробы. Черными паучьими пальцами негр постукивал по полым костям, любуясь пустым внутренним пространством черепов, похожих на купола; и когда эти артефакты нетронутыми покоятся среди пустыни под солнцем и ветер наполняет их жизнью и голосами, они начинают петь хором на забытом языке мертвых подобно колоколам в церквях, большим и маленьким, пробужденных великим духом; и негр служил великому духу много-много лет, пока великий дух не послал ему сына, с которым они жили, как орлы, в чудесном мире тревог и битв, и пусть зимы были холодны, и огонь казался нарисованным замерзшей кровью на остылом могильном камне, но лета были жарки, как солнце, а затем в их дом пришли ловцы орлов…

…и когда с мустангом наконец-то было покончено, то последний наездник повалился в пыль вместе с издыхающим животным, которое рухнуло на подогнувшихся ногах и, немедленно ловким ковбоем стреноженное, бессильно валялось среди тысяч и тысяч размытых оттисков и редких отчетливых следов. И вялый живот его с хрипом подымался и со свистом опускался, и даже среди человеческого гомона негр мог расслышать то нарастающее, то угасающее клокотание в желудке животного, и песок стелился по-новому у его вибрирующих ноздрей, дыхание прерывалось и, казалось – что вот-вот мустанг испустит дух, словно побитый палками святой, претерпевший великие мучения во имя своей веры.

Ножом по сердцу мне такое вот варварство, сказал черноволосый мексиканец, возвышающийся у негра за спиной.

Он стоял, сложив мускулистые