Франкенштейн: Мертвый город - Дин Кунц

Майкл подтвердил, что она видела, как ей показалось:

— В кабине никого. Давай объедем вокруг квартала.

Она выехала на Коди, снова повернула на Расселл, припарковалась в пятидесяти футах позади грузовика и погасила фары. Они несколько минут наблюдали за автомобилем. Бледный выхлопной газ клубился, поднимаясь вверх, в ночь, как вереница из духов, отвечая на звук небесной трубы, который могли слышать только они.

— Почему они оставили грузовик без присмотра? — поинтересовалась она.

— И они не будут пасти своих зомби с серебристыми бусинками в таком общественном месте. Переулки, задние входы… они бы грузились в подобных местах.

— Проверим?

— Давай проверим.

В этом квартале не осталось работающих предприятий. Движения было даже меньше, чем до того, как они остановились у дома Сэмплзов. Расселл-стрит выглядела уединенной, как тропинка через какую-нибудь арктическую пустошь, так что они дерзко держали «Эрбен Снайперы».

Ночь становилась холоднее, снежинки ледянее.

Кабина грузовика была все еще пустой, но в грузовом отсеке лежали двое мертвых мужчин.

Не мужчин. Репликантов. Это была, несомненно, работа Девкалиона.

Закрывая дверь грузового отсека, Майкл сказал:

— У меня уже другая идея.

— Твоя последняя идея нас не убила, так что послушаем эту.

— Вместо того чтобы нам искать грузовик, чтобы следовать за ним, пока Девкалион на него нападет, мы пересядем из «Джипа» сюда и будем курсировать до тех пор, пока наш приятель-монстр не появится, чтобы убить бригаду.

— Будем надеяться, он узнает нас до того, как сломает нам шеи.

Глава 26

Печальная фортепьянная музыка преследовала их через дом и всю дорогу до гаража офицера Бозмена. В нем не было легковых машин, но был «Форд Экспедишн», мотоцикл и впереди него снегоход на открытом прицепе, как и говорил Намми О’Бэннон мистеру Лиссу.

— Пичез, каждый раз, когда я думаю, что ты бесполезен, как двуногая кошка, ты оказываешься для нас полезным. Ты молодец.

Эта похвала доставила Намми большое удовольствие, пока он не понял, что они угоняли еще один автомобиль, но только теперь без колес. Мистер Лисс похвалил его за помощь в воровстве.

— Сэр, когда этот лотерейный билет в вашем кошельке выиграет много, будет неплохо, если вы заплатите тогда Бозу за снегоход.

— Дерьмо да и только, кому я заплачу? Бозмен лежит мертвый на кухне. Его жена умерла и похоронена. У них никогда не было детей. Черт, я не собираюсь платить выглядящему, как он, монстру, чтобы он смог внести следующий платеж по ипотеке и просто сидеть на своей заднице, играя на хреновом пианино. — Он толкнул Намми в грудь одним пальцем. — Ты зациклился на том, что за все всегда нужно платить. — Он толкнул Намми снова. — Это не только потому, что ты идиот. Это психологическое. — Он толкнул Намми в третий раз. — Это невротическое — вот что это. Больной. Серьезно больной. Больной и чертовски раздражающий. Никто не платит за все. Можно подумать, я должен платить за воздух, которым дышу! За звуки, которые слышу! За все, что вижу, потому что у меня есть глаза! Кому я должен выписать эти чеки, м-м-м-м-м? Кому?

Намми обрадовался, что мистер Лисс начал понимать. Он сказал:

— Ты хочешь заплатить десятину? Бабушка всегда платила десятину в церкви святого Джона на Беэ-Кло-Лэйн, так что если хочешь заплатить десятину, как делала она, это хорошо.

Мистер Лисс уставился на Намми, а пианино зазвучало еще печальнее. Затем он вскинул руки вверх, как будто кричал «аллилуйя» и отпустил все свои заботы.

— Сдаюсь. Как я могу думать, что ты выучишь какие-то уличные истины, когда ты не усвоил никаких истин вообще? Может осел вальсировать? Может обезьяна петь оперу? Может корова перепрыгнуть через долбаную луну?

Намми не знал, что ответить, потому что не понимал ни один из вопросов. Они для него не имели смысла.

К счастью, мистер Лисс не пытался вытрясти из Намми ответы, как иногда делал. Вместо этого старик взобрался в открытый прицеп без крыши со снегоходом и начал изучать управление, бормоча себе под нос.

Намми прошаркал по гаражу, рассматривая инструменты, висящие на стенах, верстак со всеми этими маленькими ящичками, несколько знаков бензиновых компаний, которые коллекционировал Боз, а также паутину, висящую кое-где в углах. Он вообще не любил пауков. Шарлотта в «Паутинке Шарлотты»[51] была хорошей, она была милой, но она не была настоящей паучихой, она была паучихой из истории, с хорошим сердцем. Он надеялся, что для пауков было слишком холодно, потому что у настоящих не было добрых сердец.

Однажды, больше лет назад, чем он мог сосчитать, он подошел к паутине, в которой застряла муха, и паук поедал ее живьем. Намми сильно боялся за муху, потому что она не знала, что паутина липкая, она просто не знала, она допустила единственную ошибку, и теперь ее ели. Муха была насилу жива. Намми слишком опоздал, чтобы ее спасти. Он отвернулся, но не мог прекратить бояться за муху. Он чувствовал страх весь тот день, давным-давно. И позже тем вечером он понял, почему он расстроился из-за страданий мухи.

Маленькая муха была глупой, а паук был умным, создавая липкую паутину, и у такой глупой мухи не было шансов. И когда это понял, Намми рассказал бабушке о мухе, и когда рассказывал, плакал.

Бабушка выслушала каждое слово, она никогда его не перебивала, и потом сказала, что муха не хотела бы, чтобы Намми плакал из-за нее. Сказала, что у мухи была счастливая жизнь, такая свободная, как у птицы, которая весь день исследует и всегда наслаждается тем, что видит в этом мире, играя в мухины игры, без необходимости работать, потому что ела крошки и другие бесплатные вещи, и ей не надо было иметь дом и не требовалось его содержать. Одновременно паук всегда прял паутину, заплетал, либо работал, либо лежал в ожидании, что было лишь другим видом работы. Паук не мог летать. Он жался в углах, когда мухи летали. Паук мог только наблюдать за теми, кто летал, и завидовать им. Паук жил в тенях, в темноте, а жизнь мухи была полна света. Потому что он только ел мух и подобных им, никогда не ел крошки от печенья или оброненный кусочек шоколадного батончика, паук никогда не пробовал ничего сладкого. Паук гордился тем, насколько он был умным, но если хорошенько задуматься о ситуации, все веселье досталось мухе. И, несмотря на то, что муху ждал ужасный конец, она не знала, что это могло с ней случиться, и поэтому жила без бед. Паук же знал, что он делал с мухами, а также знал, что какие-нибудь другие существа могли с ним сделать то же самое, какая-нибудь жаба, или лягушка, или птица. Так что муха жила беззаботно и свободно, в полете, тогда как постоянно работающий паук жил в страхе и тени, жался и осторожничал, или удирал в укрытие.