Франкенштейн: Мертвый город - Дин Кунц

Тренировки Фроста научили его тактикам и протоколам для любой ситуации, которые случались ранее в его карьере, но не для этой. Он не видел, что бы они с Дэггетом могли предпринять, кроме как ждать, наблюдать и надеяться понять. Женщина была больше, чем женщиной, и она была странной, и куски тел, разбросанные там и сям, были подтверждением того, что в доме было совершено ужасное насилие, но это не было подтверждением того, что его совершила она.

Традиционный допрос в таких чрезвычайных обстоятельствах ни к чему их не приведет. Она, казалось, находилась почти в трансе, не сильно интересуясь ими. Хотя Фрост не мог понять, о чем она говорила — «Думаю, мой Строитель построил этот построитель неправильно» — он определил в ее тоне беспокойство тем, что кто-то допустил серьезный проступок, что говорило о том, что она была, скорее, жертвой, а не наоборот.

Когда она снова обратила внимание на свое отражение в зеркале, с ее тела поднялась тонкая блестящая дымка, и на мгновение показалось, что у нее есть светящаяся аура сверхъестественного происхождения. А затем дымка объединилась в голубой шелковый халат, который окружил ее тело.

Дэггет сказал:

— Твою мать.

— Ага, — подтвердил Фрост.

— Что-то должно случиться.

— Только что случилось.

— Что-то худшее, — сказал Дэггет.

Женщина поднесла правую руку к лицу и уставилась на нее, словно в замешательстве.

Она повернула голову, чтобы посмотреть на Фроста и Дэггета, как будто только что вспомнила, что была не одна.

Она протянула правую руку в их сторону, и когда рука оказалась полностью вытянутой, раскрыла ладонь. В ней был рот, изобилующий зубами.

Глава 24

Одноглазый, одноухий, с механической кистью из стали и меди на левой руке, Салли Йорк мог видеть и слышать так же хорошо, как и все, и лучше, чем некоторые. Так же хорошо, как и все, он мог приготовить смесь орехов, три вида сыра, три вида крекеров, толстые ломтики американской колбасы, напитки, сорокалетний скотч для себя и Брайса Уолкера, а также «Пепси» для мальчика, Трейвиса Эхерна, которому было всего около десяти лет и который был, по мнению Салли, на четыре года младше того возраста, когда можно иметь дело со скотчем и женщинами, или принимать жизненно важные решения.

К тому времени, как Салли исполнилось четырнадцать, он наслаждался время от времени хорошим виски и мог употреблять ликер. Но, конечно, он был в этом возрасте шесть футов три дюйма ростом, выглядел на двадцать один, сам по себе в этом мире и готов к приключениям. Тогда он еще не потерял ни глаза, ни уха, ни руки и не получил рану от сабли от правого глаза до уголка рта, которая оставила ему серовато-синий шрам, придающий ему немало обаяния. На самом деле, к четырнадцати годами он познал совсем немного веселья, и решил получить сколько-нибудь, что у него чертовски хорошо получалось на протяжении десятилетий. Тогда все зубы у него были настоящими, тогда как сорока семью годами позже все они были золотыми, он расколол, вырвал или просто потерял каждый из них захватывающим и незабываемым образом.

Они устроились в комнате для отдыха Салли, которая была его самой любимой комнатой в доме. Над каменным камином висела голова дикого кабана, с клыками, острыми, как пестики для колки льда, а вместе с ней нож, который использовал Салли, чтобы убить зверя. На одной из стен и на рабочем столе были фотографии в рамках, на которых был он и его приятели в экзотических местах, от джунглей до пустынь, от горных перевалов до кораблей, плывущих по незнакомым течениям, и в каждом случае он и те хорошие старые друзья — теперь все мертвые, каждый был убит так же красочно, как он жил — служили их стране, хотя на них никогда не было формы. Их работа была настолько секретной, что ЦРУ в сравнении с ней казалась открытой, как социальная общественная организация. У их группы не было названия, только номер, но они себя называли «Сумасшедшими ублюдками».

На полках и столах располагались сувениры: отлично сохранившийся шипящий таракан с Мадагаскара; витиевато вырезанная деревянная нога, которую когда-то носил советский террорист карликового роста; шотландский кинжал, обычный кинжал и крис[46], каждый из них резал его и каждый из них был отобран у нападавших, которые гнили в аду; набкери[47], которым ему выбили левый глаз и которым он немедленно отомстил тому, кто сделал его наполовину слепым; духовая трубка[48], турецкая сабля, копье, томагавк, ятаган, замысловато выполненные железные наручники и множество других предметов сентиментальной ценности.

Они расселись в больших кожаных креслах вокруг кофейного столика, на котором была выложена вся еда, Брайс и Трейвис рассказывали о событиях, которым они были свидетелями — и сбежали — в «Мемориальной больнице».

Брайс из них двоих говорил и ел больше всего, а мальчик провалился в унылое настроение, которое чертовски ему не шло. Салли терпеть не мог людей в дурном настроении, плакс и нигилистов в принципе. Он дал бы Трейвису один мудрый совет о необходимости быть позитивным и жизнерадостным ко всему, что происходит в жизни, начиная от восхитительной молодой женщины в Сингапуре и заканчивая набкери в глазу, но он сдержал себя, потому что подозревал, что несмотря на раздражающее настроение мальчика, он был адекватным. Салли Йорк имел нюх на адекватных людей, и это было одной из причин, по которой он был единственным выжившим из «Сумасшедших ублюдков».

История Брайса — о пациентах, убитых в больнице, что-то похожее на заговор с целью массового убийства, который, как настаивал Трейвис, был работой инопланетян — была настолько безумной и отвязной, что Салли быстро понял, что это сущая правда. Кроме того, Брайс был таким адекватным, каких Салли Йорк больше не знал. Брайс не тратил свою жизнь на то, чтобы резать горло хитрым злодеям, которым нужно было перерезать горло; он не сталкивал с утесов людей, которые, будучи столкнутыми, придавали излишнее значение утесам. Вместо этого Брайс писал романы-вестерны, чертовски хорошие, полные героизма, в которых изображал в точности, как на самом деле действует зло и как хорошие люди иногда должны жестоко поступать с плохими, если необходимо сохранить цивилизацию.

Когда Брайс закончил, Салли посмотрел на мальчика, сидевшего с кусочком сыра в руках, который лихорадочно грыз.

— Сынок, я на самом деле верю, что у тебя в венах есть отвага, а также твердость в позвоночнике. У меня нюх на правильных людей, и ты в этом хорош. Но ты сидишь бездыханный, как этот чертов ломоть сыра. Дьявол, у сыра лучше получилось бы злиться, чем у тебя. Если хотя бы половина того, что мне рассказал Брайс, правда — тогда у нас впереди много тяжелой работы, и мы должны подойти к ней с храбростью, с душой и абсолютной уверенностью в том, что возьмем штурмом высоту и поставим флаг. Если мы — одна команда, я хочу знать, почему ты так гримасничаешь, и что у тебя есть мужество и любовь к успеху, чтобы забыть о трусости и биться на победу!