На верхней границе фанерозоя (о нашем поколении исследователей недр) - Юрий Ампилов

Я в зимнее время, между полевыми сезонами, старался заниматься более универсальными проблемами, которые были применимы к различным сейсмическим данным, а именно – разработкой способов приближенного решения обратных динамических задач для рефрагированных волн. При поддержке Николая Владимировича Шарова я стал готовить монографию, куда наряду с результатами по кандидатской диссертации включил и первые полученные решения. В 1983 году она вышла под названием «Методы определения поглощающих свойств неоднородных сред». Мне тогда было лишь 27 лет, и по рекомендации комитета комсомола я подал цикл своих первых научных работ, включающий и эту монографию, на соискание премии Мурманского комсомола в области науки, техники и производства.

В Апатитах мы по настоящему весело и непринужденно научились встречать праздники и вообще отдыхать в свободное время, В этом немалая заслуга моей жены Людмилы, которая всегда придумывала что-то интересное. Например, встреча Нового года в нашей однокомнатной квартире (мы ее получили через два года) с многочисленными друзьями и знакомыми превращалась в настоящий маскарад, от которого всем становилось празднично и весело. Все готовились, шили великолепные костюмы и придумывали соответствующие им сценарии и тосты. Причем костюмы у многих были весьма серьезные, несмотря на то, что были сделаны своими руками. Так, Люда Раевская однажды нарядилась в яркое, оригинальное красное платье с соответствующей отделкой и аксессуарами, в результате чего однозначно угадывалось «пламя». А ее муж Леша при своем высоком росте весьма комично выглядел в костюме «Синяя борода». Сергей Зубарев нарядился в разбойника, в то время как его супруга Люся, уже беременная второй дочкой, была звездочетом. Наташа Сафаргалеева с большой выдумкой и оригинальностью соорудила себе костюм «Пеппи – длинный чулок», в то время как ее муж Володя, и без того вылитый Карлсон, а еще и с пропеллером, был просто неотразим. Хозяйка дома – моя жена – нарядилась цыганкой, а я, густо вымазав лицо в черный грим и оттенив эту черноту абсолютно белым нарядом: белой шляпой, белыми брюками и белой рубашкой с черной бабочкой – был самым настоящим негром из ансамбля Бони-Эм. Узнать меня было абсолютно невозможно. В обстановке этого веселья и непринужденности даже немного застенчивая чета Глазневых абсолютно раскрепостилась. Не помню, чтобы нам было тесно в этой маленькой квартирке. В результате вместо банальной объедаловки и выпиваловки, мы встречали Новый год весело и с хорошим настроем на предстоящий год. Состояние абсолютной уверенности в завтрашнем дне и ближайшем будущем было отличительным признаком того времени. Нагулявшись и наплясавшись, отправлялись поздравлять знакомых по городу. Заходили к Шаровым, Токаревым, Вере Стариковой и другим.

Устраивали сами праздники и своим детям. Можно было заказать Деда Мороза и от института, причем бесплатно, но гораздо интереснее было сделать это самим. Помню, попросили Володю Сафаргалеева поздравить нашего Антона, потому что никакой заказанный Дед Мороз с ним просто не мог сравниться. Выполнив обязательную программу, Володя присел за стол, чтобы подкрепиться. Однако усы и борода если и позволяли с трудом выпить, то закусить уже никак. А это явно грозило быстрым опьянением. Пришлось мне деда Мороза проводить за дверь, снять с него все аксессуары и спрятать их, а через минуту Володя, позвонив в дверь, заходил как бы в гости по-соседски, садился за стол и уже спокойно закусывал. Антон возбужденно рассказывал ему: «Дядя Володя, сейчас к нам дед Мороз приходил». – «Неужели? – спрашивал Володя. – И что он тебе подарил?». В другой год собирали детей у Сафаргалеевых вместе с девчонками-близняшками семьи Каменских.

Основательно и фундаментально отмечали в начале апреля День Геолога всем институтом, выезжая за город, где в глубоком снегу отрывали окопы, ставили мангалы, готовили шашлыки. Была избушка, в которой топили печь, чтобы можно было погреться тем, кто замерз. Кроме этого выходили на лыжах и сами, лабораторией, за город вместе с детьми, где также устраивали игры, конкурсы, готовили шашлыки.

Жили все очень дружно. Вот только один пример. Мы с Сергеем Зубаревым, взяв своих детей, поехали в начале июня отдыхать в Крым. Моя жена Людмила, с трудом оформившись в турпоездку в Венгрию (тогда это было очень хлопотно), собиралась выехать туда, а потом, уже по возвращении, присоединиться к нам в отпуске на Большой земле, но вместо этого неожиданно оказалась в Апатитской городской больнице. Мы вернуться уже не могли, тогда были очень большие проблемы с билетами на северные направления в связи с массовым выездом целых городов в летний период. Как же были поражены ее соседки по больничной палате, когда ежедневно, сменяя друг друга, ее навещали сотрудники нашей лаборатории, и особенно часто Валя Шарова, хотя работала Люся в производственном объединении «Апатит». Такое не забывается никогда.

На фоне этих прекрасных примеров человеческих взаимоотношений у меня назревал внутренний психологический конфликт, который в конце концов определил мой уход из института при первой же представившейся возможности. И дело было отнюдь не в работе, где все складывалось нормально. Опять меня в очередной раз «достали комсомолом». Секретарь парторганизации института Виктор Мележик сразу взял меня в поле зрения и буквально через месяц начал обработку как меня самого, так и все начальство, внушая всем мысль о том, что лучшей кандидатуры для секретаря комсомольской организации института не найти. Это, конечно, все было на общественных началах, т. к. в институте было чуть больше 50 комсомольцев. Я, как мог, сопротивлялся первый год, но в конце концов он сумел меня поставить в такие условия, что отказаться было нельзя. Я сделал последнюю попытку и к сроку отчетно-выборного комсомольского собрания напросился на обследование в стационаре нашей весьма неплохой академической больницы (при переезде на север стало поначалу скакать давление). Но Виктор добился того, что собрание отложили до моей выписки. В то время к парторганизации относились очень серьезно, и всякое сопротивление воле ее секретаря неминуемо сказалось бы и на повседневной жизни, и на работе, и на карьере. Заседания партбюро института, в которых я должен был непременно участвовать как секретарь комсомольской организации, зачастую превращались в перепалку между директором института и секретарем партбюро Мележиком. И при этом Игорь Владимирович Бельков, человек широкой научной эрудиции и признанный ученый, участник Великой Отечественной войны, вынужден был нередко соглашаться с решениями, на которых настаивал Мележик. Прямо какой-то театр абсурдов. Сам Виктор Мележик был довольно неплохим и толковым кандидатом наук в области геохимии, труды его, несмотря на сравнительную молодость, признавались специалистами. Но, как показало время, он был образцом типичного карьериста от науки и использовал партию для «мощного старта» в своей научной карьере. Иначе как можно объяснить что он. делегат съезда комсомола (вскоре после которого он, кстати, стал партсекретарем института), всегда убежденно говоривший правильные коммунистические вещи, вдруг в одночасье отрекся от всего, когда стало невыгодно быть членом КПСС? Сделано это, правда, было «по-тихому» и отнюдь не демонстративно. Он попросту уехал по контракту консультантом в Норвегию, когда подвернулась такая возможность в самом начале 90-х годов, разведясь с женой и оставив ее с тремя детьми в Апатитах. В самом факте отьезда по контракту ничего зазорного нет, но меня поразило то, что он так легко отрекся от всего того прошлого, которое фактически его и сделало. Я услышал это от него, побывав у него в гостях в квартире в Тронхейме в свою первую поездку в Норвегию в начале 90-х. Я тогда был не готов к огульному охаиванию прошлого, да и сейчас никто из нормальных людей уже не будет отрицать, что было и много хорошего в том времени, хотя негатива и абсурда тоже было достаточно. А что, разве его сейчас меньше? Мы довольно мило беседовали с ним тогда в Тронхейме, да и до этого никогда не ругались. Возможно, я не имею права осуждать Виктора, да я и не делаю этого по большому счету. Просто он был тем человеком в свое время, который, «поставив меня на комсомол», сразу определил мой уход из института, хотя и не сиюминутный. Да, мы все выросли в советской системе, принимали многие ее ценности, по молодости не задумываясь об их истинности, и нечего этого стыдиться и от всего открещиваться, как делали наши дешевенькие демократы начала 90-х, бывшие в свое время в первых рядах «строителей коммунизма». Просто, когда уже достигаешь сознательного возраста, начинаешь понимать, что тот лицемерный общественный строй и уклад, в котором мы тогда жили, был так же далек от коммунистических идеалов, как и нынешний. Будучи комсоргом института, я постоянно испытывал некое раздвоение личности, играя как бы одновременно две роли, которые долго не могли существовать вместе, в результате чего и пришлось менять свою жизнь.