Вельяминовы. Начало пути. Книга 3 - Нелли Шульман

— Давай, — услышала Констанца мягкий голос Волка, — я его отнесу кормилице, он и дремлет уже.

— Угу, — рассеянно согласилась женщина, и, поцеловав ребенка в лоб, добавила: «Жаль, что я не взяла с собой тетрадь, ну да ничего, я запомню».

Николас подобрал с песка ее чулки и туфли, и, нагнувшись, глядя на уравнения, попросил:

«Объяснишь потом?»

— Ну конечно, — Констанца села на песок, и подобрав шерстяную юбку, глядя на плоское, блистающее под солнцем море, сказала: «Северные широты можно победить только силой пара, я уверена. Сейчас парусные корабли, такие, как наш, вынуждены вставать на зимовку, а потом они будет просто разбивать льды, и все».

— Дерево, любовь моя, — Николас опустился на колени и поцеловал ее смуглые, маленькие, испачканные в песке ступни, — никогда не сможет разбить лед.

— О, — ответила Констанца, и рассмеялась, — Николас стал натягивать ей чулки, — тонкой шерсти, отделанные кружевом, — не дерево, дорогой мой капитан. Железо.

— Железо, — Николас подал ей руку, — тонет в воде.

— Это, смотря какое, — улыбнувшись, заметила женщина.

Когда они уже подходили к пристани, Николас остановился и сказал: «Пообещай мне кое-что, Констанца. Если я не вернусь оттуда, — он махнул рукой в сторону моря, — выходи замуж за Майкла. Он — отец твоего ребенка, так правильно».

Женщина помолчала. Тонкие губы сжались в твердую линию. «Я никогда не буду венчаться, Николас, — наконец, сказала, она, — и ты это знаешь. Хватит говорить об этом, с тобой, — она потянулась и поцеловала мужа в седоватый висок, — все будет хорошо. Пошли, вон лодка Хосе и Мирьям, уже ждет нас».

В окне опочивальни виднелся золотой, тихий закат, что вставал над Зингелем. Констанца прислушалась — снизу доносился веселый голос Авраама: «Еще! Еще!»

— Они там за ним по всему дому гоняются, — рассмеялась Мирьям, и, потянувшись за шелковой салфеткой, сказала: «Вот и все. Держи зеркало, смотри».

Констанца приняла маленькое, оправленное в серебро ручное зеркальце и сказала: «Ну и ну! Я о таком только слышала. Очень необычно».

— В Египте все так делают, — Мирьям стала собирать шкатулку. «Тут я тебе столько трав положила, что на два года хватит, а эту пасту делать просто, ты сама видела. Один раз в месяц вполне хватит».

— Интересно, — Констанца все разглядывала себя в зеркало, — Николасу понравится?

— Да уж не сомневайся, — Мирьям вскинула бровь, и, наклонившись, что-то шепнула подруге.

— Ах вот как, — Констанца, усмехнувшись, отложила зеркальце, и стала одеваться. «Тебе снадобье с собой дать, — спросила Мирьям, захлопывая крышку шкатулки, — или ты уже пьешь?»

Девушка натянула платье, и загадочно улыбнувшись, ничего не ответив, — поцеловала подругу в щеку.

— Пойдем, — сказала Мирьям, внимательно глядя на нее, — мы с доньей Ханой столько всего наготовили, что вы это до самой Ирландии есть будете.

— Мы вам шкуру белого медведя привезем, — Констанца, спускаясь вниз, подхватила маленького Авраама, и, подняв его на руки, сказала: «Чтобы ты, мой славный, на ней играл!»

Мальчик обхватил ее за шею и горячо шепнул: «Хочу медведя!»

— Будет, мой дорогой, — Николас подал Констанце руку, и они пошли в столовую.

Волк посмотрел на далекую, тусклую полосу заката, и, положив ладонь на румпель, услышал голос капитана: «Вот, так и стой. Ребята на парусах опытные, помогут, если что. Ветер хороший, скоро будем в проливе, а там уже Ирландия близко».

— Думаешь, мы не сможем до зимы к ним добраться? — спросил Волк, все еще глядя вдаль.

Николас вздохнул. «Вышли бы мы в мае — уже бы везли их обратно. Ну да я в мае еще в Акадии сидел, сам знаешь. А так — в октябре будем у южной оконечности Гренландии, а дальше, на севере, все уже будет во льдах. Придется ждать весны».

— Скажи, — Волк повернулся к нему, — а как ты дошел до океана, один?

— А как ты там, в Сибири, — Николас положил руку на шпагу, — дошел один до тех южных гор и обратно? Помнишь, ты мне рассказывал?

— Мне было куда возвращаться, — Волк поправил кашемировый шарф на шее и рассмеялся:

«Дочка связала. Я Марте говорил — зачем такой, я же в плавание иду, можно что-нибудь проще, а она на своем настояла».

— Вот и мне было куда, — Николас положил ему руку на плечо. «Я хотел, чтобы у меня был дом».

— Теперь есть, — улыбнулся Волк и подтолкнул его: «Иди, отдыхай. Все будет в порядке. Я, конечно, моряк никакой, но зато все остальные тут — хорошие».

Николас спустился к себе в каюту — Констанца, качая ногой в изящной туфле, что-то писала при свете фонаря, висевшего на переборке. «Это расчеты? — заглянул он ей через плечо.

— Расчеты я уже начала делать, потом тебе расскажу, — она покусала перо и сказала: «Вот, послушай».

— Для того, чтобы человек преодолел оковы пространства, — прочитала женщина, — необходимо не подчиняться природе, а изменять ее. Парусное судно зависит от воли ветра и течений, корабль же, оборудованный паровой машиной и винтами, сможет не быть игрушкой стихий, а истинным властелином моря, ведомым уверенной рукой человека. Ибо только он, человек, способен быть настолько дерзким, чтобы не устрашиться думать и создавать новое».

Николас устроился рядом, и, поднеся ее руку к губам, сказал: «Это прекрасно, Констанца, правда — прекрасно».

— Думать и создавать новое, — пробормотала она, и, отложив перо, повернувшись к мужу, улыбнулась: «У нас будет дитя, Николас».

Он посмотрел в темные, большие глаза, и, обняв ее всю, устроив у себя в руках, долго молчал. За бортом «Ворона» бились, играли волны, чуть поскрипывала обшивка, корабль шел на запад, — туда, где медленно угасал закат.

— Спасибо, — сказал Николас, взяв ее лицо в ладони, прикоснувшись губами к длинным ресницам, вдыхая горьковатый, свежий запах. «Господи, ну как мне тебя благодарить, — подумал он, и, опустившись на колени, прижавшись к ней, чувствуя ее дыхание, повторил:

«Спасибо, любовь моя».

Эпилог

Москва, осень 1612 года

Пушки дали залп и ядра, по косой уйдя в дымное небо, пробили черепичную крышу глухой, круглой, белокаменной башни.

Федор усмехнулся, и, оглянувшись, подумал: «Вот тут, в Яузе мы и купались, когда мальчишкой я еще был. Видел бы Федор Савельевич, что мы с его творением сделали — от моей башни, семиверхой, одни руины остались. Вот же упрямые эти поляки, — каждую улицу с кровью отвоевываем».

Он крикнул: «Обливайте стволы и давайте следующий залп!». Сверху, со стен, стали постреливать из пищалей, и Федор, уклоняясь от пуль, пошел к деревянным, мощным, наглухо закрытым воротам башни.