Витебский вокзал, или Вечерние прогулки через годы - Давид Симанович

16 мая. Был от издательства Микола Татур. Дали ему выступить по теле о новых книгах… Вчера с группой художников - в Островно и Синицах. Талантливый Феликс Гумен. В машине, когда мы засели в грязи и нас тащил трактор, он писал мой портрет. Из Союза письмо от председателя военной комиссии Н. Алексеева о сборах, которые писатели проходят в разных концах страны. Поеду!

30 мая. Приезжала мама. Ушла наша няня, и не на кого было оставить Алёнку… Все было нормально. Но из-за какого-то пустяка я маму обидел. И хоть просил у нее извинения, а она: "Что ты, сынок. Ты меня не обидел… я уже все забыла" все-таки душа моя болит и терзается…

26 июня. Как я отмечал тридцатилетье?.. Птицы разбудили на рассвете. Стукнул тополь меткою зеленой. Ветер окна настежь распахнул. В комнату ворвался жизни гул и звонок веселый почтальона…

21 июля. В Наровле. Писал. Лучшее: "Птица крикнула" и "По лужам переулочка". Читал Якову. Рем прислал "Июнь-реку". Выглядит симпатично…

27 июля. В "ЛіМе": Михась Стрельцов - "Два бакі аднаго медаля". Сначала расстроился, потом понял - все правильно: о том, что ищу и что нахожу, о мягкости и интеллигентности, тонкости и правдивости лирического чувства, о способности к сопереживанию, о максимальном приближении самого поэта к явлению, о том, что есть это неуловимое "чуть-чуть", без которого нет поэзии, о музыкальности, эмоциональном рисунке… И о другой стороне медали: сужено понятие июнь-реки, повторения из первой книжки, поэтические натяжки, иногда романсовость и сусальность, измельчение поэтического образа…

31 июля. Целый день пробивался в штаб Белорусского военного округа, но никто не знал: кому и зачем я нужен, наконец к вечеру разобрались, и вместо Львова - оставили в Минске…

1 августа. Мы вдвоем с Тарасом - на сборах. Но нас никуда не отправляют. Будем при газете "Во славу Родины".

24 августа. С Тарасом три дня в Бресте. Командировка от газеты "Во славу Родины". Но дел никаких. Даже встреча с писателями (с нами) в парке, который рядом с гостиницей, не состоялась "по случаю"… дождя.

22 сентября. С группой ветеранов по местам боевой славы Минск - Орша - Минск. Заехал на пару дней в Витебск. На вокзал в Орше патруль нас с Валентином принял чуть ли не за шпионов: два странных типа в беретах - очень подозрительный вид… А я еще напеваю какие-то "блатные" песенки: "Ах, война, что ты сделала, подлая…", "Когда мне невмочь пересилить беду"… Эти песни я услышал в гостях у Володи Мехова и Ани Красноперко. Они включили магнитофон и спросили: "Ты знаешь Булата Окуджаву?" Я сказал, что встречался с ним на совещании молодых писателей… И зазвучали песни, которые я запомнил сразу и теперь пою, и повезу в Витебск…

26 сентября. Заканчивается наша с Валей Тарасом "военная страда". И по-прежнему мы предоставлены самим себе… Утром переводил стихи о пограничниках Дуси Лось. Она просила не очень отходить от оригинала. Отхожу и не отхожу… Вечером у Наума Кислика - его день. Тосты. Особенно хороши Березкина, Адамовича, Бородулина. И Кислика - за Адамовича - ведь он тоже сентябрьский. И потому мой - тоже за Наума и Сашу: "Поэту - 37 - всего! Поэту - 37 - ого! Пушкин убит уже на дуэли… И Маяковского одолели… Ну а нас одолеть не так просто, хоть мы другого веса и роста… И тому, кто помоложе под небесной крышей, дай Боже, дай Боже, подниматься выше!.."

Разговоры. Вспоминали историю с письмом в ЦК КПБ, которое подписали П. Волкодаев, Н. Гончаров и другие. Мне пересказали его содержание: Гирш Березкин окружил себя еврейскими литераторами (в том числе и мы с Тарасом упоминаемся), делают все, что хотят, сами печатаются, а других не подпускают близко к журналу, где отделом поэзии руководит Березкин… Антисемитское письмо… Возмущение Саши Адамовича: "Это подонки писали, настоящие белорусы никогда антисемитами не были, жили в дружбе с евреями"… Гриша Бородулин рассказывает, как Гилевич и Недведский упрекают его за дружбу с евреями, не могут простить ему женитьбу на Вале, у которой мама еврейка…

Рылся в богатой библиотеке Наума… Григорий Соломонович и Саша (не поэты) предложили нам (Бородулину, Шкляревскому, Тарасу, Вольскому, Евсеевой) устроить поэтический турнир без победителя, прочесть по одному стихотворению. И вперемежку зазвучали строки на белорусском и русском. Вел турнир сам именинник. Светлана Евсеева читать не хочет, ее неестественность, надменность, напыщенность, в дружеской атмосфере дома вдруг ни с того ни с сего ее злые колючие реплики о чужих стихах и почему-то о Саше и его "Войне под крышами": это не та литература, которая нужна… Настойчивый отпор Березкина и Тараса. Саша отмалчивается. Он все сказал в книге… "Твоя очередь читать", - говорит мне Наум. Я читаю этим летом написанное в Наровле: "Птица вскрикнула, ветка хрустнула. Облака из Припяти пьют. Песню старую, песню грустную два седых еврея поют"… А потом с Сашей Адамовичем (как с литературоведом), хоть он больше занят проблемами романными, об этих стихах, о свободе самовыражения, о национальном в поэзии, о том, как в русском слове, в русской строке я могу (и могу ли) выразить еврейскую душу… "У тебя только одно такое стихотворение? - спрашивает он. - Написал бы ты цикл…"

Подарил Науму маленький эстамп. Привез из Витебска, чтобы он снова увидел берег Двины, по которому бегал в детстве, когда учился в витебской школе. Пусть висит в его комнате маленький уголок древнего Витебска, города его детства и юности - праздника души. Хотя разве только праздничной была жизнь? Фронт… Обожженное в бою лицо он со временем прикрыл бородой. Он окончил университет в том году, когда я поступил. Но встретили меня именно его стихи в центре стенгазеты большого формата, которую подготовили, расставаясь с университетом, выпускники: "В ясном небе тучка одиночит. Радость с грустью смешана чуток. Спит в теплыни августовской ночи университетский городок"… Тогда он еще, как и многие его ровесники, прошедшие сквозь огонь фронтов, о войне почти не писал. Осмысление ее опыта пришло потом. И вошло в его книги, в его часто по-Маяковски ревущие строки, слегка приглушенные и притепленные грустью другой, послевоенной жизни, другого характера, другой судьбы… В мои крынковские дни я всегда, приезжая в Минск,