Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только запал девушки быстро закончился. Образ Шахара опять пронесся пред ее глазами. Пускай она подпишет контракт, пускай проявит себя в агентстве и обеспечит им с матерью райскую жизнь. Станет ли счастливее? Вот в чем была загвоздка! Может быть, она и пройдет испытание нагрузкой и известностью, но Шахар? Как он отнесется к тому, что ее будут окружать богемные люди и, в частности, другие мужчины? А ребята из ее тесного, доброго школьного мира? Изменив свою жизнь, она безмерно отдалится от тех, кто ей здесь были очень дороги. Выбор был неизбежен.
Галь почувствовала себя так, как будто на ее шее затягивалась петля. Стрелка весов ее бешено дергалась, вибрировала, качалась. Наконец, сломленная, измученная девушка разом опустила гирю на одну из чаш и выпалила:
– Нет, Лиат! Извини, но тебе было нечего играть на моем честолюбии. Я остаюсь при своем мнении. Во сколько бы там меня не оценили, я не в силах пойти против моего сердца.
Лиат сдалась. Поскольку ей одной было понятно, ради чего – то есть, ради кого – она затеяла эту глупую исповедь, то самым правильным теперь было больше никогда не касаться этой темы. Да и чем она могла реально изменить ситуацию в выгодную ей сторону? Галь любила Шахара безумно, и все бросала на алтарь своей любви. Обе они бились в одну и ту же стенку.
Она медленным шагом прошла в туалет – якобы по нужде, а на самом деле чтоб скрыть от Галь свои предательские слезы. Но, выйдя оттуда спустя пять минут, маска ее лица вновь была ровной и доброжелательной.
– Послушай, я проголодалась, – сказала она бодрым голосом. – Пойдем-ка лучше пообедаем.
– Согласна! – отозвалась Галь, радуясь, что с этой темой было покончено. – Погляди что там есть в холодильнике, и поставь на стол все, что захочешь. Я скоро присоеденюсь.
Лиат отправилась на кухню, заглянула в холодильник, достала отварной рис, жаренное мясо, овощи, поставила рис и мясо в микроволновку, сервировала стол. Она вела себя как у себя дома, поскольку дом Галь и был ее вторым домом, с самого детства. Вскоре подошла Галь, одетая уже по домашнему и со смытым макияжем, и подруги принялись за еду. После трапезы, Лиат почему-то заторопилась уходить. Она так спешила, как будто спасалась бегством.
Придя домой, и даже не раздеваясь, Лиат в неистовстве ворвалась в свою комнату, вытряхнула на рабочий стол все учебники из ранца, и немедленно уселась за занятия. Она по сто раз перечитывала конспекты, штудировала словари, делала даже те задания, которые их в школе и не просили делать. В каком-то умопомрачении грызла девушка науку, вживалась в нее, убегала от окружающего мира, превозносящего внешнюю, даже напускную, привлекательность. Успехи в учебе – это было единственное, что она могла противопоставить Галь, с ее великой красотой и великой любовью.
Почти до самой ночи просидела она над уроками, пока, наконец, еле переводя дух, свалилась в кровать и забылась сумбурным, поверхностным сном.
* * *– Ты повела себя абсолютно неправильно, – сказала мать, когда, после программы новостей, Галь все-таки рассказала ей обо всем. – Такие вещи обсуждают не с подружками, а с теми, кого они касаются непосредственно. Нам нужно было сесть втроем за этот стол: тебе, мне и Шахару, и разобраться в этом вопросе в семейном кругу.
Галь сидела на диване в гостиной подобрав под себя ноги, с отрешенным выражением лица, и грызла семечки. Она уже успела созвониться с агентством, и, мотивировав свой отказ тем, что в настоящее время учеба являлась для нее самым главным, попросила придержать ее анкету и ее пробные снимки на будущее. И, хотя девушка в тысячный раз убеждала себя в правильности своего выбора, смутная тревога точила ее сердце. Слова матери ее покоробили.
– Лиат – моя подруга детства, мама, почти сестра. Она желает мне добра. Кстати, именно она все убеждала меня принять предложение. "Ты – модель на миллион", – именно так она кричала. Черт побери, я почти убедилась! Но в последнюю секудну воздержалась.
– Отчего же? – полюбопытствовала мать.
– А как же Шахар? Как же ты? Почему ты распекаешь меня теперь, когда все уже кончено?
Тень легла на озабоченное лицо Шимрит Лахав, которая выключила телевизор и беспокойно заходила по гостиной. Галь удивленно следила за ней, проглатывая семечки вместе с шелухой. Но еще больше она была поражена, когда мать сказала:
– Это все – моя вина.
– О чем ты? – испугалась дочь.
– Я вложила в тебя слишком много себя, и сделала собственной копией, дочка, – произнесла Шимрит с глубоким сожалением.
– И что в этом плохого, мама? – беспечно сказала девушка.
– Плохо то, что я уже ничего не в силах в этом изменить, – прозвучало в ответ.
Она встала возле раковины и занялась мытьем посуды, что указывало на ее крайнее смятение.
Девушка, окончательно сбитая с толку, кинулась вслед за ней. От ее резвости пакетик семечек упал, и его содержимое рассыпалось по ковру. Но ни она, ни ее хозяйственная мать не обратили на это внимания.
– Объясни мне, мама, что ты имеешь в виду? – настороженно потребовала она. – Я ничего не понимаю. Причем здесь ты? Причем здесь какая-то твоя вина? Я не вижу ничего особо страшного в том, что мы с тобой похожи. Мы и так живем с тобой вдвоем, поскольку этот гад нас бросил, и должны находить во всем общий язык.
Слово "отец".она, как всегда, старалась вообще не выговаривать, но не могла не упомянуть о нем в оскорбительной форме.
– Мне просто очень не хотелось бы, чтобы ты повторила мою судьбу, – отозвалась Шимрит.
Голова у Галь пошла кругом. Она со стыдом призналась себе, что ничего не знала о молодости своей мамы. Что ж такого в ней было, что та заговорила о своей неудачной судьбе? Пронизанная любопытством и страхом, девушка напряженно всматривалась в замкнутое лицо самой близкой ей на свете женщины, намыливавшей груду тарелок.
– Только, пожалуйста, не говори, что ты сожалеешь о вашем разводе. Этот человек – подлец. Он не достоин нас с тобой.
– Ты когда-нибудь видела фотографии твоего отца? – вдруг спросила Шимрит.
– Ну, видела… – безучастно протянула дочь.
– Он писанный красавец, – не правда ли? Внешне ты его слепок.
– Предположим, – глухо огрызнулась Галь.
Мать смерила ее взглядом, исполненным ласки и терпения и приступила к рассказу:
– Твой отец был моей самой первой любовью
