Объясняя постмодернизм - Стивен Хикс

но всецело отдается одной цели. Случается также, что такие личности обнаруживают легкомысленное отношение к другим великим и даже священным интересам, и, конечно, подобное поведение подлежит моральному осуждению. Но такая великая личность бывает вынуждена растоптать иной невинный цветок, сокрушить многое на своем пути»[227].

Невинные цветы не должны противиться своему уничтожению. Всемирно-историческая личность действует, исходя из интересов целого. Такой особенный человек является воплощением государства, а государство – это будущее коллектива. И невинный цветок, даже будучи растоптанным, должен гордиться своим участием в этом большом процессе.

Предвосхищая Ницше, Гегель утверждал, что ни один невинный цветок не должен противиться деятельности всемирно-исторических личностей, «ведь всемирная история совершается в более высокой сфере, чем та, к которой приурочена моральность». Потребности исторического развития стоят выше, чем потребности нравственности, и поэтому «совесть индивидуумов» не должна быть препятствием для достижений исторических целей[228]. Попранная мораль достойна сожаления, но «нельзя с этой точки зрения предъявлять к всемирно-историческим деяниям и к совершающим их лицам моральные требования, которые неуместны по отношению к ним»[229].

От Гегеля к XX веку

Один из учеников Огюста Конта проходил обучение в Германии и посещал лекции Гегеля. Докладывая своему учителю о том, чем доктрина Гегеля отличалась от социалистических идей Конта, ученик взволнованно написал, что «совпадения имеют место даже в практических принципах, поскольку Гегель – защитник правительств, иначе говоря, враг либералов»[230].

В XIX веке среди коллективистов всех мастей остро стоял вопрос об истинном значении социализма, и среди них выделялись идеи Канта, Гердера, Фихте и Гегеля. Впрочем, ни один не был консерватором. Консерваторы XIX века выступали за возвращение или возрождение феодального устройства. Четыре наших героя, напротив, выступали за решительные реформы и отказ от традиционного феодального уклада. При этом ни один также не был и либералом в духе Просвещения. Либералы Просвещения были индивидуалистами, центр их политического и экономического притяжения тяготел к ограниченной власти правительства и свободному рынку. Наши герои, напротив, озвучивали темы убежденного коллективизма в этике и политике, призывающего индивидуальности пожертвовать собой ради общества, определялось ли это общество как человеческий род, этническая группа или государство. У Канта мы находим призыв к людям выполнить свой долг жертвы ради человечества; у Гердера мы находим призыв к индивидам найти свою идентичность в своей этнической принадлежности; Фихте требует, чтобы образование стало процессом тотальной социализации; а Гегель провозглашал тотальное государство, которому человек отдаст все, что у него есть. Для круга мыслителей, которые выступали в защиту тотальной социализации, «социализм» казался подходящим термином. Соответственно, многие последователи правого крыла коллективизма считали себя истинными социалистами.

Впрочем, термин «социализм» также использовался как ярлык для левых коллективистов, так что между левыми и правыми социалистами шли оживленные дебаты.

Этот спор не был только семантическим. И правые, и левые были антииндивидуалистами; и те и другие выступали за государственное управление наиболее важными процессами общества; и те и другие разделяли общество на группы, которые они считали фундаментальными для определения индивидуальной идентичности; представители обоих лагерей стравливали эти группы между собой в безвыходном конфликте; и те и другие поддерживали войну и насильственную революцию как средство достижения идеального общества. И обе стороны ненавидели либералов.

Противостояние правого и левого коллективизма в XX веке

Чудовищные события начала XX века стали камнем преткновения в борьбе между левыми и правыми за душу социалиста.

Первая мировая война столкнула Восток и Запад в первом страшном конфликте несовместимых социальных систем XX века. Ведущим немецким интеллектуалам правого фланга было ясно, что означало начало войны. Война уничтожит декадентский дух либерализма, обывательский дух лавочников и торговцев и проложит путь к победе социального идеализма.

Например, Иоганн Пленге, один из выдающихся специалистов по философии Гегеля и Маркса, также был человеком правых политических взглядов. Его знаковая книга «Гегель и Маркс» напомнила философам важность понимания Гегеля для понимания Маркса[231]. Для Пленге либерализм был коррумпированной системой, и поэтому социализм должен был стать социальной системой будущего. Пленге также был убежден, что первой социалистической страной будет Германия: «Поскольку в идеологической сфере Германия была наиболее последовательным сторонником социалистической мечты, а в сфере реальности – сильнейшим архитектором высокоорганизованной экономической системы, XX век – это мы»[232].

Следовательно, Первая мировая война должна чествоваться как катализатор для претворения этого будущего в жизнь. Военная экономика, созданная в 1914 году в Германии, писал Пленге, «первый опыт построения социализма, ибо ее дух – активный, а не потребительский – это подлинный социалистический дух. Требования военного времени привели к установлению социалистического принципа в экономической жизни»[233].

Поэтому поражение Германии в Первой мировой войне было разрушительным для правых коллективистов. Меллер ван ден Брук, человек несомненно принадлежащий к коалиции правых в Германии (истинный ариец) и беспощадный враг марксизма, подытожил поражение такими словами: «Мы проиграли войну с Западом: социализм потерпел поражение от либерализма»[234].

Сокрушительное поражение в войне и пораженческие настроения, пришедшие в Германию, способствовали стремительному успеху книги Освальда Шпенглера «Закат Европы». Шпенглер тоже был человеком правых взглядов. В книге «Закат Европы», написанной в 1914 году, но изданной только в 1918-м, Шпенглер предложил пессимистическое сочетание Гердера и Ницше, озвучивая темы культурного конфликта и упадка, утверждая, что долгая медленная победа либерализма на Западе была самым ясным признаком того, что западная культура, как и все культуры в конечном итоге, скатывалась к мягкости, вялости и в конце концов ничтожности. Все маркеры западной цивилизации, утверждал Шпенглер: демократическое правительство, капитализм и развитие технологий – были признаками распада. Превалировала «ужасная форма бездушного, чисто механического капитализма, который пытается овладеть любой активностью и подавляет каждый свободный независимый импульс и любую индивидуальность», и с этим ничего нельзя было поделать[235].

Книга Шпенглера потрясла Людвига Витгенштейна и глубоко тронула Мартина Хайдеггера. «Закат Европы» вывел Шпенглера в первые ряды немецких интеллектуалов.

Сразу вслед за успехом «.Заката Европы» Шпенглер опубликовал свой труд «Пруссачество и социализм» (1920). Переходя от культурной истории к политической теории, Шпенглер надеялся вырвать эпитет «социалист» из рук марксистов[236] и продемонстрировать, что социализм нуждается в национальной идеологии и сохранении естественного мира. Соглашаясь с марксистами, Шпенглер считал, что идеальное государство требует «организации производства и коммуникаций; каждый станет слугой государства».

И, соглашаясь с марксистами и в противовес мягким либералам, Шпенглер считал, что «социализм означает власть, власть и еще раз власть»[237].

Но в отличие от марксистов, которые были слишком рациональны и слишком увлечены технологиями, Шпенглер утверждал, что настоящий социализм будет органичным и укорененным в естественных ритмах жизни. Он был убежден