Субъект власти - Чингиз Абдуллаев

— Конечно, знаю. Но это ничего не меняет. Я умею читать газеты и чувствовать общее настроение. Многие считают, что среди олигархов слишком большое засилие людей всего лишь одной национальности.

— Также было и в Германии, в двадцатые годы, — улыбнулся Дзевоньский, — тогда считалось, что все банкиры и бизнесмены евреи. Вы помните, к чему это привело?

— Никто не считает Гитлера нормальным человеком, — обиделся Гейтлер, — а фашистская идеология вообще напоминает религию умалишенных. Между прочим, насчет антисемитизма я могу и поспорить. Вы знаете, в каких государствах всегда был ярый антисемитизм? И где традиционно были самые страшные погромы? Не в Германии, дорогой пан Дзевоньский, а в Польше и на Украине. Это поляки сдавали своих соседей в гетто, это польские мальчики обстреливали камнями вагоны с еврейскими узниками, это польские «стражники» устраивали настоящие облавы на бежавших из концлагерей евреев. Есть такая арабская поговорка, что живущий в стеклянном доме не должен бросать камни в дом своего соседа.

— И вы, немец, смеете говорить мне подобные вещи? — изумился Дзевоньский. — Это мы организовали концлагеря? Это мы придумали геноцид евреев по всему миру? И разве только евреев? Вы ведь, кажется, умудрились перебить еще миллионы людей других национальностей, в том числе и славян. И смеете обвинять поляков в антисемитизме.

— Мои родители были антифашистами, — сурово отрезал Гейтлер. — И родился я, как вам хорошо известно, в России. Что касается антисемитизма, то бациллы этой заразы проникают и в самые цивилизованные нации, и в самые благополучные государства. Вы знаете, что в оккупированной Франции в гестапо висели объявления, что прием заявлений по поводу евреев уже завершен. Соседи-французы так усердно доносили на евреев, что в гестапо не успевали всех забирать. Вот вам пример «цивилизованной нации».

Что касается России, то здесь ситуация несколько иная. Униженная развалом огромной страны, потерявшая свое величие, пережившая несколько тяжелых экономических кризисов, обнищавшая страна стала питательной средой для всякого рода националистов и ультрарадикалов. На этом фоне появились невероятно богатые люди, которых хочется обвинить во всех смертных грехах. Учитывая, что среди олигархов много представителей одной нации, легко возбудить ненависть именно против. Так уже было в истории, пан Дзевоньский. И не один раз. Легче всего при любых трудностях найти врагов. Это могут быть евреи, масоны, католики, протестанты, мусульмане, индейцы, сикхи, славяне, кавказцы — выбор большой. Вспомните Варфоломеевскую ночь, тогда было не до евреев. Это был погром гугенотов в одном из самых цивилизованных городов мира на тот период.

— Вы меня убедили. Человечество не становится лучше, — шутя согласился Дзевоньский, — давайте вернемся к нашему плану.

— Согласен. Я надеюсь, что пан Курылович не будет информирован о моей особе. И вообще не будет знать, где мы находимся. Какую сумму вы намерены потратить?

— Думаю дать им сто тысяч долларов. Или двести.

— Лучше дайте миллион. Это самый дорогой город в Европе, здесь другие цены. Все равно четверть стащит ваш знакомый Курылович, а другую четверть — сам Холмский.

— Тогда дам полмиллиона и сам буду контролировать, куда они тратят деньги.

— Прекрасно. Будет еще лучше, если вы вместе с Холмским будете сами раздавать деньги. Нет, Дзевоньский, это тот случай, когда вам придется поверить им на слово. Но предупредить, чтобы воровали не слишком откровенно. Хотя говорить это всегда неприятно, когда разговариваешь с человеком, нагло и открыто ворующим у тебя деньги.

ГЕРМАНИЯ. БЕРЛИН. 14 ДЕКАБРЯ, ВТОРНИК

Накануне вечером они не смогли найти нотариуса Фредерсдорфа, находившегося в Потсдаме. Дронго никак не мог успокоиться. Он чувствовал, что все совпадения носят неслучайный характер и не могут быть объяснимы с рациональной точки зрения.

Они вышли из полицейского управления в седьмом часу вечера. Коровин сухо попрощался и удалился. Дронго предложил своей напарнице пообедать и одновременно поужинать где-нибудь в западной части города, и они отправились в популярный у немцев ресторан аргентинской кухни. Нащекина попросила принести ей слабо прожаренное мясо, Дронго — сильно прожаренное. Взяли бутылку красного чилийского вина.

— Вы все никак не хотите успокоиться, — задумчиво произнесла Нащекина. — А если мы все-таки ошибаемся?

— Завтра узнаем, — отрезал Дронго. — Но я не верю в такие случайности. Почему в тюрьме он ни разу не пожаловался на сердце? А тут случился неожиданный сердечный приступ именно в тот момент, когда Хеккет отказался сотрудничать? Нужно проверить завещание и поговорить с патологоанатомами. Я не верю в случайную смерть этого человека.

— Это может быть ложный след, — заметила Нащекина, — и мы лишь зря потеряем время.

— В Москве отрабатывают и другие варианты, — возразил Дронго. — А мы должны проверить до конца этот. И убедиться, что погиб действительно Гейтлер. Или что нам подставили искусно сделанную «копию».

— Не хотите смириться со своим поражением? — спросила она.

— Я не могу успокоиться, пока не установлена истина, — пояснил Дронго. — Интуиция подсказывает мне, что Гельмут Гейтлер — идеальная кандидатура на роль аналитика. Абсолютно идеальная. Знание русского языка, наличие множества знакомых, наконец, возможная обида на Москву… Клубок причин. И я хочу понять, почему он попросил кремировать его тело? Откуда такое странное желание?

Нащекина промолчала. Она понимала, что Дронго прав. Но ей казалось, что установить истину, после того как тело погибшего сожгли, просто невозможно. Вечером они церемонно попрощались и разошлись по своим номерам. Утром за ними заехал Коровин, и они снова отправились в управление, где их ждали Герстер и Эльнер. Нотариус должен был появиться к десяти утра с копией составленного завещания. Пока они его ждали, Дронго попросил найти врача, проверявшего зубные коронки погибшего. Герстер, которому уже начала надоедать его назойливость, нехотя согласился. Они позвонили врачу, и Дронго попросил Нащекину уточнить, какие зубные протезы были у погибшего? Она перевела вопрос Герстеру. Тот, в свою очередь, задал его стоматологу.

— Они полностью соответствовали его карточке, которая у нас была, — заявил врач. — Не понимаю, почему это вас так волнует?

Герстер неприязненно посмотрел на Дронго.

— Все совпало с его карточкой, — сообщил он. — Мы можем даже не ждать нотариуса.

Он хотел положить трубку.

— Извините, — остановил его Дронго, — а зубные коронки были старые или новые?

Герстер понял вопрос и повторил его стоматологу.

— Новые, конечно, — ответил тот, — хотя подождите. Насколько я помню, у погибшего в карточке было отмечено, что зубы ему лечили пять лет назад, в тюремной больнице. Или даже шесть. А протезы и коронки были недавно поставленные. В этом я убежден. Но вы об этом не спрашивали.

Герстер сжал зубы. Затем посмотрел на присутствующих. Он был честным полицейским и мужественным человеком. Даже если эта версия не совпадает с его собственной, он обязан о ней сообщить.

— Коронки и протезы были новые, — коротко доложил он. — Но врач вспомнил, что в карточке были указаны совсем другие сроки.

— Почему же он не вспомнил об этом раньше? — разозлился Дронго.

— Его об этом не спрашивали. Мы просили проверить соответствие зубов погибшего стоматологической карточке Гейтлера.

Эльнер шумно вздохнул. Коровин и Нащекина обменялись понимающими взглядами. В этот момент в кабинет вошел нотариус. Это был невысокий лысоватый мужчина лет пятидесяти с характерными мешками под глазами. Он церемонно поздоровался со всеми. В руках нотариус держал большой кожаный портфель.

— Вы знаете, зачем мы вас пригласили, герр Фредерсдорф?

— Конечно. Мне вчера позвонил ваш помощник. Вы хотите узнать, есть ли у нас копия нотариально заверенного завещания герра Гельмута Гейтлера? Разумеется, есть. Подлинник мы передали семье покойного, а копию оставили себе. Мы всегда делаем копии и храним их десять лет или даже больше, если завещание оговаривает особые условия наследования. Но в данном случае была только последняя воля погибшего генерала. И кроме его дочери и внуков, нет никаких других наследников.

Нащекина перевела его речь Дронго.

— Он просил кремировать его тело? — быстро спросил Эльнер.

— Да. Там ясно указана его воля.

— Когда было составлено завещание?

— Давно. Больше десяти лет назад. Там стоит точная дата, я могу вам показать.

Нотариус полез в портфель за бумагами.

— Спросите его, не менял ли погибший завещания? — не выдержал Дронго.

Нащекина задала вопрос. Нотариус не спеша достал бумаги, положил их на стол. Затем также не торопясь достал очки, надел их и очень вежливо ответил: