Свечка. Том 1 - Валерий Залотуха

Я: Пишут… Теперь в московских школах на экзаменах учитель может потребовать у школьника знание библейских заповедей. – Зачем я это ему говорю. Разве ему это интересно?

Он: Что вы говорите! – От удивления он даже привстает.

Я: Действительно.

Он: Потрясающе!

Потрясающе, конечно, но не настолько. Почему бандит этот так разволновался? Да что же это все значит? Не понимаю!

Он: Две беды у нас в России – дураки и плохие дороги.

Это кто сказал? Гоголь или Салтыков-Щедрин? По-моему, все-таки Гоголь. Но у него дороги расползаются, как раки… А дураки? Что у нас делают дураки?

Он: Вы помните, как Руцкой в церкви со свечкой стоял? По телевизору показывали.

Я: Помню конечно.

Он: А про то, что он губернатором Курской области стал, конечно, знаете?

Я: Знаю конечно.

Он: А про то, что он там в школах ввел обязательный предмет – Закон Божий, слышали?

Я: Нет, не слышал.

Он: Ввел! С прошлого года начали изучать. Как вам это нравится?

Мне вообще Руцкой не нравится. То есть сначала нравился, а потом – нет, после известных событий. Женька, та вообще была в него влюблена, тогда все женщины были в него влюблены… «Взлетели с рулежки», – повторяя эти его слова, Женька закатывала глаза и стонала… Это в девяносто первом… А в девяносто третьем он Москву призывал бомбить… А теперь, значит, Закон Божий в обязательном порядке…

Он: Разумеется, знание, как таковое, не бывает лишним, лишнее, в конце концов, память сама отбросит, да и этический аспект христианства я бы не стал сбрасывать со счетов. Если, правда, забыть про инквизицию, отлучение Льва Толстого и прочее церковное мракобесие.

Про Льва Толстого он верно подметил. Этого я тоже никогда не мог понять.

Он (продолжает): Но! Но кто там в курских лесостепях этот предмет будет преподавать? Попов столько не наберешь, да их и самих учить надо, они в основном из вчерашних партработников…

Это точно! Надо будет потом рассказать про английских священников!

Он (продолжает): Думаете, за что народ выбрал в губернаторы Руцкого? За то, что в Афганистане воевал? За то, что сбивали его там? За Белый дом? За усы? Нет, конечно! За то, что со свечкой стоял! Только за это, я вас уверяю! Но помяните мое слово! – Он торжественно поднимает палец вверх и повторяет: – Помяните мое слово: скоро они все там со свечками будут стоять!

Он смеется. И я тоже смеюсь. Потому что это действительно смешно, если представить…

Он (делаясь серьезным): Выбирая Руцкого со свечкой, народ… куряне эти самые – совсем не рассчитывали на то, что он их, извините, к храму поведет. Им достаточно того, что он сам туда сходил. У нашего народа вырабатывается, наконец, инстинкт самосохранения.

Я: Но ведь как сейчас говорят? «Народу нужна вера».

Он: Кто говорит? Скажите мне, кто говорит, и я скажу вам, зачем это ему нужно. Дорогой мой! Сейчас, на излете второго тысячелетия, вера не просто не нужна, она опасна, смертельно опасна. Знаете, что такое вера сегодня? Вера сегодня – это тридцать восемь американцев, которые, как тридцать восемь попугаев, одновременно принимают яд и укладываются в кроватки – дожидаются, когда на хвосте кометы Хейла-Боппа[22] прилетят инопланетяне и на своих летающих тарелочках увезут их души – заметьте, души! – в иные миры. Американцы! Прагматики до мозга костей! Причем там были самые разные социальные слои: фермеры, учителя, ученые. Они – верили! Вот что такое вера сегодня. Вы, конечно, знаете эту историю? Читали?

Я: Знаю. Читал.

Только, по-моему, их не тридцать восемь было, а тридцать девять, этих несчастных американцев. А вот название кометы никак не могу запомнить, хотя ходил смотреть на нее вместе с Дашей. И с Алиской… И с Женькой ходил смотреть, вместе с Алиской. (Как-как она называется? Ну у тебя и память!) Кажется, на Мотю он не похож. То есть он, наверное, и есть Мотя, но на бандита не похож. А на кого? Все-таки на профессора! И почему профессор не может быть бандитом? Запросто может. Жил-был профессор. Тихо-мирно работал в своем академическом институте, потом начались все эти пертурбации, институт закрыли, зарплату не платили годами, победствовал, поголодал и – кончилось терпение, надоело! А мозги есть, интеллект требует применения: собрал вокруг себя крепышей из спортивной секции, и – пошло-поехало. А что? Сегодня артисты – бандиты, спортсмены – бандиты, политики – бандиты, милиционеры – бандиты. Почему профессор не может, чем он хуже других? Да и надо же, наконец, про английских священников рассказать, а то потом не получится.

Я: Я как-то читал в одном журнале… Небольшая такая заметочка была. В Англии проверили священников на знание тех самых десяти заповедей. И результаты оказались просто удручающими…

Он: Это было напечатано в «Итогах»! «Sunday Times» проводила опрос, и две трети англиканских священников не смогли вспомнить заповеди Божии. Две трети! Там, кстати, были приведены слова одного из членов палаты лордов: «Это безобразие! Они обязаны их знать, потому что это их работа». Действительно, безобразие – с точки зрения налогоплательщика, на чьи средства англиканские священники существуют. Однако если взглянуть на вопрос шире, то не такое уж безобразие, а даже наоборот… Извините, я забыл ваше имя…

Забыл? И ты забыл?

– Евгений! Женя…

Вот так удача! Он смотрит на меня с коротким удивлением, ему что-то такое кажется, но поздно – я вернул себе имя. Извини, старик! А то как бы не получилось, как у Льва Толстого в «Хаджи Мурате»: один крестьянин пожалел своего брата, пошел вместо него служить, на войну, а его там убили. И всё. ВСЁ! А мы так не договаривались. Впрочем, мы ни о чем не договаривались, все это чепуха, минутная слабость, извини, старик… Просто ты – Гера, а я – Женька, и здесь я могу быть самим собой. Могу и хочу. Но вот как его зовут? Может, тоже спросить? Неудобно…

Он: Понимаете, Евгений… Вот вы заговорили об Англии. Вы были в Англии?

Я: Нет!

Он: Обязательно поезжайте! Чудесная страна! Монархия! Традиции. А библейские заповеди не знают даже священники. Забыли! Знали… Но забыли. А как при этом живут англичане? Как говорят в Одессе: чтоб нам так жить! – Смеется. – Взаимосвязь очевидна. И то же самое, уверяю вас, во всей Европе. И наоборот. Возьмите Иран с его фундаментализмом, Афганистан с талибами… Везде нищета и озверение.

Я: Но то мусульмане…

Он: А какая разница? Мы говорим о вере как таковой.

Я: Вы хотите сказать, что на Западе уже не верят?

Он: Нет, почему же, на Западе верят. Но как? Как говорила мне одна очаровательная француженка: «На всякий случай». Так верить можно! Пожалуйста! На здоровье! Но у нас же… Архиерейский Собор отлучил Глеба Якунина. Анафема! Им что, Льва Толстого было мало? Забыли, чем все это кончилось, когда русская интеллигенция отвернулась от них окончательно!

Да, Льва Толстого! В моей голове это тоже совершенно не укладывается. Это больше чем ошибка! Это – преступление. А он смотрит на меня поверх очков – спокойный, интеллигентный взгляд. – А ты, все-таки, идиот… – Идиот, согласен…

Молчит. И я молчу. Молчим. (Гера в таких случаях говорит: «Милиционер умер». Смеется. А если он действительно в эту минуту умер, и не просто умер, а героически погиб? Все равно смешно?)

Он (оживляясь): Так сколько, говорите, библейских заповедей должен знать московский школьник?

Я: Пять. Из десяти.

Он: Пять? Много. Недопустимо много! Я был в прошлом году в Египте, на горе Синай, где Моисей эти самые заповеди получил.

Не спросил. Не спросил про Египет!

Он: Вы были в Египте?

Спросил. Мотаю отрицательно головой.

Он (продолжает): На пути от подножия к вершине там когда-то стояли десять каменных ворот – по числу заповедей, и у каждых из ворот сидел священник. И каждый поднимающийся на вершину, перед каждым этим священником за каждую заповедь отчитывался. Так вот, ворот осталось только три. (Показывает на пальцах.) Три! Три, а не пять!

Я так и думал – три: не убий, не укради, не прелюбодействуй.

Я: А что, действительно там священники перед воротами сидят?

Он (машет рукой): Какие священники? Бедуины, верблюды, вонища. И деньги, деньги!

Я: Да, интересно…

Он: Да ничего интересного!

Я: У меня вопрос к вам немного неожиданный… Из другой, как говорится, оперы… Втемяшилось, знаете ли, и никак не вспомню…

Он: Да-да…

Я: Вы не помните, как звали Хлестакова?

Всё! Если скажет, значит, точно – не Мотя, точно не бандит…

Он: Какого Хлестакова?

Я: Ну того самого, гоголевского, из «Ревизора». Втемяшилось, знаете ли, и никак не вспомню…

Он: Иван Александрович.

Он задумался всего лишь на секунду. На секунду, не больше! Иван Александрович, конечно же!

Всё – не Мотя! Точно не Мотя!