Светить можно - только сгорая - Михаил Скрябин

Однажды, очень удачно отправив очередную партию литературы в Киев, Урицкий медленно шел по Унтер-ден-Линден, обдумывая заметку для журнала немецкой группы «Спартак», идейными вождями которой были Карл Либкнехт и Роза Люксембург. Журнал левых социалистов стоял на интернациональных позициях и выступал за предотвращение империалистической войны. В нем сотрудничали и политические эмигранты из России. Этот журнал выплачивал своим авторам гонорары, которые, хотя и были весьма скромны, все же обеспечивали мало-мальски сносное существование.

— Моисей Соломонович!

Навстречу ему шел человек без головного убора, в пенсне. Небольшая бородка клинышком и коротко остриженные усы не могли спрятать приветливой улыбки.

— Простите, не имею чести…

— Имеете честь, имеете! Лукьяновская тюрьма, вежливые надзиратели! «Варшавянка» после отбоя!

Ну как же он сразу не узпал Луначарского?

— Анатолий Васильевич! Рад вас видеть! Какими судьбами?

— Да вот, русская колония пригласила прочесть реферат. Иду к ним.

— С рефератом будьте осторожней, — предупредил Урицкий, — полиция сейчас смотрит в оба!

— Ну, к полицейскому вниманию мне не привыкать, — засмеялся Луначарский. — А знаете, давайте после чтения встретимся. Вспомним прошлое, заглянем в будущее.

— С превеликой радостью, — согласился Урицкий. Договорившись о времени и месте встречи, они разошлись. Но встрече не суждено было состояться. Сразу после чтения реферата Луначарский был арестован немецкой полицией и после лекции очутился в берлинской тюрьме, в которой просидел несколько дней в одиночной камере, откуда был доставлен к сухопарому педантичному господину следователю, который, не желая слушать никаких объяснений и протестов, категорически заявил:

— Вам надлежит выехать из Берлина немедленно. Въезд в Пруссию вам отныне запрещается.

Анатолий Васильевич писал позднее:

«Мы свиделись с Урицким после долгой разлуки в 1913 году в Берлине. Опять та же история, как и в Киеве в 1901 году. В Берлине пришлось убедиться в поразительной практичности его и умении, влиять на людей. Не везло мне с моими рефератами. Русская колония в Берлине пригласила меня прочесть пару лекций, а берлинская полиция меня арестовала, продержала недолго в тюрьме и выслала из Пруссии без права въезда в нее. И тут Урицкий оказался опять добрым гением. Урицкий — бедный эмигрант — решил вступить в борьбу с германским правительством. Он не только великолепно владел немецким языком, но имел повсюду связи, которые привел в движение, чтобы превратить мой арест в крупный скандал для правительства, и я опять любовался им, когда он с иронической усмешкой беседовал со следователем или буржуазными журналистами или „давал направление“ нашей компании на совещании с Карлом Либкнехтом, который тоже интересовался этим мелким, но выразительным фактом.

И все то же впечатление: спокойная уверенность и удивительный организационный талант. Я сказал Урицкому: „Однако как вы завели такие связи в Берлине?“ Он в ответ только улыбался и покуривал папиросу, — это был его секрет, это была его тайна».

Урицкий оставался в Берлине до самого начала империалистической войны. По вечерам он посещал самые отдаленные рабочие кварталы, засиживался с рабочими в трактирах до поздней ночи, легко сходился со многими из них, познавая из первоисточников настроение германских рабочих. В то же время Урицкий изучал историю социал-демократического движения в Германии, современное экономическое положение рабочих кооперативов и политическую жизпь различных партий.

Эти разнообразные знания позволили Урицкому заниматься с путешественниками из России, которым он читал лекции, подробно знакомя с политическим и экономическим положением Германии.

К этому времени Урицкий окончательно разобрался в оппортунистической сути августовского блока, в котором он еще совсем недавно принял участие. Он видел, как «под ударами» большевиков распался этот блок, носивший центристский и, по существу, ликвидаторский характер. Урицкий, безусловно стоявший на интернационалистических позициях в своих мыслях и действиях, шел на сближение с большевиками.

Избрав себе литературный псевдоним М. Борецкий, Урицкий стал постоянным корреспондентом ряда газет и журналов. Его статьи «Из истории социал-демократической организации в Берлине» и «Рабочие кооперативы и Германии» были опубликованы в Петербурге.

В канун объявления Германией войны России Моисей Соломонович находился с группой русских эмигрантов в Шлезвиг-Голштинии, около датской границы.

Странно было видеть, как за один день все вокруг изменилось. Вчера еще добродушные бюргеры, получающие неплохие доходы от туристов, словно перестали замечать русских. Зато русские эмигранты сразу попали в поло зрения местных властей. Начались аресты иностранцем, и, конечно, в первую очередь русских.

Рано утром в номер гостиницы, где остановился Урицкий, раздался осторожный стук. В дверях стояла смущенная хозяйка.

— Я очень сожалею, — сказала она, — но господин должен освободить номер и покинуть мою гостиницу.

— Но ведь гостиница наполовину пустует, — усмехнулся Моисей Соломонович.

— Я не могу ничего сказать, но так надо, так надо.

— Хорошо, приготовьте счет, — несвязный лепет хозяйки все объяснял.

Благополучно избегнув ареста, Моисей Соломонович очутился за границей Германии, в Копенгагене. Не задерживаясь в датской столице, он решил переехать в Стокгольм: во-первых, столица Швеции ближе к родной русской границе, во-вторых, русские политические эмигранты избрали основным местом своего заграничного пребывания Швецию и Швейцарию.

Естественно, что война всколыхнула, взбудоражила всю политэмиграцию и резко разделила ее на два лагеря: противников империалистической войны и считающих необходимым вести войну до победного конца. Урицкий, ни секунды не раздумывая, повел резкую агитацию против войны, полностью приняв тезисы ЦК большевиков по этому вопросу. Несмотря на свое участие в организационном меньшевистском комитете, он резко отмежевался не только от меньшевиков-оборонцев, но и от меньшевиков-иитернационалистов. Урицкий начал рвать свои связи с ОК меньшевиков и с так называемой «интернационалистской» группой во главе с Мартовым, которая вошла в редакцию издававшегося в Париже органа «Наше слово». Уж слишком неубедительно казалось Урицкому старание меньшевиков изображать позицию ОК меньшевиков как самую революционную, указывая на то, что думская фракция меньшевиков в Думе голосовала в свое время против кредитов на войну. Однако теперь она голосует за то, чтобы подставить под пули миллионы рабочих и крестьян.

Урицкий видел, как русские меньшевики скатывались на позиции социал-шовинизма. Вместо борьбы классов они пропагандировали отказ от революционных действий и полную поддержку царского правительства.

Даже Георгий Валентинович Плеханов, став лидером социал-шовинизма, объявил войну, которую вел царизм, освободительной для русского пролетариата. И когда, объединяя вокруг себя единомышленников, Плеханов через своего секретаря обратился за поддержкой к Урицкому, тот ответил отказом. «Борецкий стоит на ленинской точке зрения, нужно бороться за мир», — написал Плеханову секретарь после встречи с Урицким.

В Стокгольме Урицкий очень быстро связался с левой частью шведской социал-демократии, во главе которой стоял Карл Хеглунд. Работоспособность русского социал-демократа изумляла скандинавов. «Сколько безумной энергии проявляет этот чахоточный человек, вечно в жару, внутренне горевший, но на вид такой спокойный», — говорили они.

В Стокгольме большевистская группа русских эмигрантов предложила Урицкому объединить усилия находившихся в Стокгольме революционных интернационалисток.

Сделав такое предложение, они даже не могли предположить, как далеко шагнет такое единение. Урицкий принял самое горячее участие не только в работе самой группы. Он стал «связным» между группой и левыми шведскими социал-демократами, проводившими одну линию с русскими большевиками. Он сумел наладить постоянную связь с Россией, откуда стали поступать весьма точные сведения от различных нелегальных партийных организаций.

В начале 1915 года Моисей Соломонович получил приглашение принять участие в работе созданного в Копенгагене института по изучению социальных последствий войны. Предложение было заманчивым: тема весьма актуальная, да и можно получить изрядную сумму денег, столь нужных шведской группе политэмигрантов. Урицкий отправился в Копенгаген, чтобы лично определить направление деятельности этого института. В беседе с основателем и директором института Парвусом Урицкий ощутил какую-то фальшь. Было в этом человеке нечто темное, скользкое, обычно сопутствующее провокаторам.