Смерть за стеклом - Бен Элтон

— Я разговаривала с редактором, Келли, — объявила Сэм. — Мы решили, что это в рамках правил, и сообщаем, что вы с Хэмишем целовались, ласкались, а потом уснули под одеялом, и мы не наблюдали никакого движения.

Келли облегченно вздохнула. Ей очень требовалась поддержка.

— Спасибо, «Любопытный Том». Пожалуйста, не показывай это, ладно? Я выглядела идиоткой. А о Хэмише ничего не хочу говорить. Он славный, и он мне нравится.

— «Любопытный Том» ничего не обещает. Но мы учтем твою просьбу.

— Спасибо.

— Но как вы видели, мы, естественно, показали, — заметил Фогарти. — По крайней мере, отредактированную версию. Джеральдине очень понравилось. Она сказала, что получился забойный сюжет: напившаяся шлюшка умоляет ответить, натянули ее ночью или нет. Джеральдина сказала, что с ней самой такое часто случается: какой-нибудь хмырь на вечеринке уверяет, что отодрал ее по-черному в прошлый вторник, а она не может ни подтвердить, ни опровергнуть этого, поскольку просто не помнит.

— Ну, и характерец у вашей Джеральдины.

— Одно слово — стерва.

— Вот что странно: почему эта Келли решила, что вы не покажете ее исповедь?

— Поразительно, они все полагают, будто их желания превыше возможности сенсации. Заползают в исповедальню и ноют, чтобы мы не показывали этот кусок. А могли бы задуматься, на кой ляд мы потратили два с половиной миллиона на обустройство этого дома. Не для того же, чтобы обеспечить им прямую дорогу в шоу-бизнес!

— Им некогда задумываться. Все время уходит на то, чтобы ощущать. — Триша внезапно поняла, что в свои двадцать пять она заговорила как ее престарелый пятидесятилетний шеф. Далеко же она пойдет!

— Трогательно, — продолжал Фогарти, — они даже благодарят, когда мы как-то о них заботимся. Хотя все направлено на то, чтобы ребята сняли побольше одежды. Стокгольмский синдром.

— Что-то вроде того, когда заложники начинают любить собственных похитителей.

— Именно. Любить и доверять. Неужели эта девушка не понимает, что мы готовы сотворить из нее все, что нам заблагорассудится? И использовать как нам угодно?

— Это ясно, когда вас слушаешь. Но ребята вам верят. И зрители тоже.

— Зрители! Зрители еще хуже, чем мы! Нам, по крайней мере, платят за то, что мы кого-то обманываем. А зрители смотрят ради потехи. Понимают, что перед ними муравьи, которых сжигают под лупой. Но не возражают, чтобы мы тыкали в них булавками, пока они еще шевелятся. — Боб сердито посмотрел на застывшее на экране изображение Келли. — Эти дурачки считают, что их упрятали в кокон. Но на самом деле это окопы. Которые со всех сторон окружают враги.

День двадцатый

6.15 вечера

«Сейчас два пятнадцать, — объявил Энди. — Пообедав приготовленной Джазом курицей с рисом и овощами, Сэлли просит Келли помочь ей покрасить волосы».

Джеральдина уставилась в экран, на который транслировалось изображение нескольких камер. Там под разными углами Келли втирала шампунь в «ирокез» Сэлли.

— Куда мы катимся? — вздохнула Тюремщица. — Я думала, что после сыра Лейлы ниже падать некуда. Но нет, рухнули еще ниже! Хорош сюжетец — деваха мылит волосы. Невероятные глубины долбаного телевидения. Когда-то в качестве заставки между программами давали гончарный круг. А сейчас сама программа — один гончарный круг.

Фогарти сжал зубы и продолжал заниматься своим делом.

— Какой ты хочешь план? Руки Келли на голове? Или общий?

— Выведи Сэлли на главный монитор: крупный план отражения в зеркале лица и все подряд с того момента, как она наклонилась к раковине.

Фогарти занялся кнопками, а Джеральдина продолжала рассуждать:

— Тяжелые времена. Завтра вечером выселение. Но не будет никакого выселения. Этот мудила Воггл лишил нас законного еженедельного оргазма. Полный штиль. Паруса опали. Никакой динамики — застой. Горшочек с виагрой пуст, и телеелдак не стоит.

Из звукозаписывающей студии показался Энди и налил себе чашку травяного чая.

— Может, объявить, как у кого с пудингом? — предложил он. — Дэвид приготовил суфле, но оно не поднялось. Это же интересно.

— Катись в свою будку! — оборвала его Джеральдина.

— Газа не доел, и это немного обидело Дэвида.

— Я тебе что сказала? Катись в свою сраную будку.

Энди моментально исчез, а Тюремщица продолжала ворчать:

— Вечно этот сукин сын куда-то лезет. Я его предупредила: озвучит еще одну рекламу пива — немедленно выкатится вон! В следующий раз возьму на диктора девку. Останови здесь!

Изображение на экране застыло. По вискам Сэлли сползали лохмотья пены. На срезе рамки виднелись ладони Келли. Сэлли до половины запихнула в рот мандарин.

— Давай дальше, только приглуши звук, — распорядилась Джеральдина.

Сэлли безмолвно двигала челюстью. Рот сморщился, на щеках появились ямочки. Затем губы раскрылись, и она облизала их языком.

— Чудесно, — обрадовалась Джеральдина. — Люблю немое жевание. А теперь, мой друг режиссер, убери с переднего плана мандарин и дай под картинку рассуждения Келли об эротичности массажа головы.

Фогарти чуть не подавился.

— Но... она говорила это совсем в другое время. Когда ребята ели приготовленную Джазом курицу с рисом и овощами. Если мы наложим ее голос налицо Сэлли, может сложиться впечатление, что...

— Ну, ну, и какое же? — поинтересовалась Тюремщица.

— Что Келли получает удовольствие, массируя голову Сэлли.

— А у самой Сэлли, — подхватила Джеральдина, — судя по ее чмокающим губкам и влажному язычку, явно промокли трусики. Дорогуша, считай, что мы поймали полупристойный миг лесбийских ласк.

В аппаратной воцарилось тяжелое, смущенное молчание. А Джеральдина издала нечто похожее на торжествующий, радостный рык.

— Слушайте, мудилы, мы все в одной рейтинговой лохани. Но жалованье плачу вам я!

День двадцать второй

6.10 вечера

— Как плохо, что вчера не состоялось выселение, — сказала молодая женщина. — Прошлое было потрясающим, хотя жалко, что Лейла ушла.

— Она позерка, дорогая, — ответил мужчина лет тридцати. — Чистая игра, она мне совершенно не нравилась.

Старший инспектор Колридж минут пять прислушивался к их болтовне, но так и не сумел понять, о ком и о чем они рассуждали. Похоже, говорили о хороших знакомых, но с каким-то удивительным пренебрежением.

— А вы что думаете о выселении Лейлы? — повернулся к нему Глин.

— Боюсь, что я ее не знаю. Это ваша приятельница?

— Боже мой, вы не знаете Лейлы? Вы не смотрите «Под домашним арестом»? — искренне удивился мужчина.

— Признаю себя виновным по обоим пунктам обвинения, — отшутился инспектор. Его собеседники знали, что он коп.

— Вы не представляете, что теряете, — сказал Глин.

— Вовек не искупить мне этот грех, — ответил Колридж.

Это был вечер проб в любительском Драматическом обществе, членом которого Колридж являлся больше двадцати пяти лет. Он тридцать три раза присутствовал на прослушиваниях, но ему никогда еще не предлагали заглавную роль. Самое большее, что он получил — это полковник Пиккеринг в «Моей прекрасной леди», и то только потому, что основной претендент уехал в Бейзинсток, а второй претендент заболел ветрянкой. Следующей постановкой общество планировало «Макбета», и Колридж страстно желал сыграть короля-убийцу.

«Макбет» был его любимой пьесой, пьесой на все времена — полной страсти, преступлений и мести. Но одного взгляда на высокомерного и покровительственного Глина оказалось достаточно: Колридж понял, что сыграть Макбета у него не больше шансов, чем представлять Британию на песенном конкурсе «Евровидения». В лучшем случае можно рассчитывать на Макдуфа.

— Я думаю об очень молодежной постановке, — растягивал слова Глин. — Такой, которая способна вернуть молодых людей в театр. Вы видели «Ромео и Джульетту» База Лурмана?

Колридж не видел.

— Истинное вдохновение! Мне нужен современный сексуальный «Макбет». Вы согласны?

Колридж, естественно, был не согласен. Спектакль Глина сыграют три раза перед сельской публикой, которой нужны доспехи, мечи и клубы черного дыма.

— Мне почитать? Я приготовил монолог, — спросил он.

— Боже мой, нет! — испугался Глин. — Сегодня не пробы, а предварительная беседа, во время которой вы можете на меня повлиять. Так сказать, шанс обратной связи.

Инспектор долго молчал, обдумывая, что бы сказать. Стол между ним и Глином показался глубочайшей пропастью.

— А когда настоящие пробы? — наконец спросил он.

— В это же время на следующей неделе.

— Хорошо. Так я приду?

— Давайте, — милостиво разрешил Глин.

День тридцать третий

3.00 пополудни

Сэлли осталась недовольна новым ярко-красным гребнем.