Из моего прошлого. Воспоминания выдающегося государственного деятеля Российской империи о трагических страницах русской истории, 1903–1919 - Владимир Николаевич Коковцов

Приведу один небольшой, но характерный по своему свойству пример. Государственный секретарь Крыжановский, которому нельзя отказать ни в уме, ни в осведомленности, позвонил ко мне в понедельник утром около 10 часов — это было 27 февраля — уже после того, как целый день в воскресенье, 26-го, происходили уличные столкновения войсковых частей с демонстрантами, и передал мне, что заседания Государственного совета, на котором мне предстояло выступать, не будет, так как получен указ о роспуске Думы и Совета, о чем никто не знал, так как предположение это держалось правительством в строгой тайне, и когда я ему сказал, что, по моему мнению, это акт чистейшего безумия, который может вызвать самые неожиданные последствия, то Крыжановский самым спокойным голосом ответил мне: «Напротив того, давно нужно было это сделать, и вы увидите, какое прекрасное впечатление произведет роспуск, так как разом прекратится все разжигание страстей, и большинство Думы будет само радо тому, что освободилось от засилья кучки бунтарей».

В тот же понедельник днем около двух часов, желая посмотреть, что делается на улице, мы с женой, ничего не подозревая, вышли пройтись по Моховой, по направлению к Сергиевской, захватив с собою и нашу собаку Джипика. Не успели мы дойти до Сергиевской и повернуть направо, в сторону Литейной, как навстречу нам раздался залп ружейных выстрелов и пули пролетели мимо нас. Мы побежали назад на Моховую и остановились, ища нашу собачку, которая скрылась в ближайшие ворота, как тут же из подъезда дома Главного артиллерийского управления вышел Гучков, в сопровождении молодого человека, оказавшегося М. И. Терещенко, которого тут же Гучков познакомил со мною, сказав, что Государственная дума формирует правительство, в состав которого войдет М. И. [Терещенко] в должности министра финансов, а сам он попросил меня помочь ему советом, «если эта чаша его не минует».

И действительно, на следующий же день, во вторник или самое позднее в среду, 1 марта, он пришел ко мне около 8 часов вечера, когда мы сидели за обедом, попросил нас дать ему что-либо перекусить, так как он с утра ничего не ел, и остался у меня до 2 часов ночи, расспрашивая меня обо всем самом разнообразном из области финансового положения страны. Можно себе представить, какую пользу мог он извлечь из моих ответов, когда я и сам не знал почти ничего из того, что творилось в этой области за последнее время.

Второго марта я вышел ненадолго к моей сестре в Басков переулок, чтобы узнать, что творится у нее по соседству с артиллерийскими казармами, и едва успел вернуться домой, как раздался неистовый звонок у парадного входа, и в мою квартиру ввалилась толпа вооруженных солдат с неистовыми окриками, что из окон моей квартиры стреляли по улице и убили какого-то солдата. Всего ворвалось человек двадцать. Эта ватага рассыпалась по всем комнатам, требуя выдачи оружия. Немалого труда стоило разъяснить ей, что никакого орудия у меня не было, если не считать стоявших у окна двух незаряженных карабинов, отобранных частями пограничной стражи на фронте и присланных мне, как бывшему шефу, на память. Стрелять из дома, стоящего даже не на улице, а в глубине двора, не было никакого смысла, и после немалого препирательства толпа отхлынула, унося с собою винтовки, а руководивший ею субъект, оказавшийся переодетым рабочим, перед уходом сказал, что хорошо помнит меня еще по забастовкам 1905 года и советует мне запастись охранным свидетельством от коменданта Государственной думы, так как я «состою на примете и мне несдобровать», если не будет запрещения входить ко мне и производить обыски.

Большинство солдат просто ходило с любопытством по комнатам, разглядывая обстановку, а один из них перед уходом сказал только: «Нашего брата тут разместили бы сотню человек, а здесь живет господ всего двое да при них четверо прислуг».

Охранное свидетельство, воспрещающее производить обыски и осмотр квартиры, я получил в тот же день из Думы через посредство состоявшего в свое время при мне, как при председателе Совета министров, и перешедшего потом к князю Голицыну ординарца Офросимова, но оно мало помогло мне при последующем инциденте. В тот же вечер ко мне прибежал мой шофер, бледный, растерянный, и заявил, что только что во двор ворвалась ватага солдат, сбила замки с трех гаражей и увезла все автомобили, находившиеся в доме, и в числе их и мой, причем место их нахождения указывал ватаге наш же швейцар, оказавшийся потом настоящим большевиком.

Не помню в точности, на другой ли день или через день, третьего или четвертого марта, мы пошли с женою пешком, минуя Невский проспект, где было очень тревожно, в Учетный банк, чтобы вынуть из моего депо хранения 20 000 рублей бумагами, которые я хотел передать моей сестре Елизавете Николаевне, чтобы обеспечить ее на некоторое время, опасаясь, что со мною может произойти каждую минуту то же самое, что произошло уже с большинством министров, арестованных в думском павильоне или даже уже отвезенных в Петропавловскую крепость.

Она пользовалась моею постоянною помощью и без нее просто не могла жить. Операция изъятия этого маленького вклада прошла чрезвычайно быстро, мы собирались уже выйти из кабинета председателя, провожаемые всем составом правления, но как только мы переступили порог кабинета и направились через операционную залу к выходу, — на меня набросился какой-то субъект небольшого роста, еврейского или армянского типа, крича во все горло, что «вот бывший царский министр финансов, который во время Японской войны украл пять миллионов рублей, а теперь пришел взять миллион, чтобы тратить его на свержение народной власти и восстановить царский режим».

Его окружало человек 10 вооруженных солдат, которым он отдавал распоряжения; те не знали, что делать. В эту самую минуту появился около меня молодой офицер в чине поручика гвардии, конечно с огромным красным бантом, стал всячески уговаривать армянина, оказавшегося уволенным служащим того же Учетного банка Балиевым, по-видимому родственником театрального московского антрепренера, хозяина «Летучей мыши», и заявил, что он арестует меня, отведет в караульное помещение городской думы, коего он состоит комендантом, и распорядится со мною согласно тому, что ему будет приказано Государственною думою.

Солдаты, из которых добрая половина была пьяна и с трудом держалась на ногах, обыскали меня внизу банка, я успел передать бумаги жене и отправил ее домой за думским охранным свидетельством. Меня посадили