Маленькое одолжение. Продажная шкура - Джим Батчер

боюсь. Психическое излучение Перевертыша кулаком било по моим мыслям и расшатывало концентрацию. Я помнил, какой погром ему удалось учинить, сколько жизней это унесло и как легко избежал он всего, чем пытались уязвить его мы.

Все, кроме безукоризненного исполнения заклятия, будет стоить моему брату жизни. Что, если Перевертыш догадается о моих планах? Что, если я неправильно рассчитаю количество энергии? Что, если я промахнусь? У меня даже не имелось при себе подходящего инструмента, чтобы сконцентрировать энергию, а я и в лучшие-то времена не отличался особой точностью.

И что будет потом? Даже если мне удастся проделать все как надо, сам-то я останусь беззащитным в обществе взбешенного, жаждущего мести нааглоши. Что он со мной сделает? Перед мысленным взором тут же всплыл образ полуподжаренной Лары, вырывающей из еще живой Мэдлин внутренности. Почему-то я не сомневался, что нааглоши способен на штучки и похуже. Намного хуже.

А потом пришла самая противная мысль: что, если все это вообще лишено смысла? Что, если предатель смылся, пока я вожусь со всякими гадами здесь, на вершине? Что, если чертова политическая логика требует, чтобы за смерть Лафортье, несмотря ни на что, ответил Морган?

Господи… Как же мне сейчас хотелось холодного пива и хорошей книги!

– Не облажайся, – прошептал я себе. – Не облажайся.

Перевертыш прошел перед зияющим отверстием двери.

А еще через секунду волочившееся за ним по земле тело Томаса оказалось точно между дверью и мной.

Я поднял правую руку, сосредоточился и выбросил из головы все, кроме сменявших друг друга цифр и формул расчета энергии.

А потом выбросил вперед руку с растопыренными пальцами и сказал:

– Forzare!

Что-то размером и формой с бульдозерный отвал устремилось по земле от меня к брату, срезая верхний слой земли с камнями, кустами и травой. Невидимая сила, зарывшись на пару дюймов в землю, ударила в неподвижное тело и вырвала его из руки нааглоши. Томас кувырком пролетел футов десять и исчез внутри, по дороге с силой ударившись головой о каменный косяк.

Выдержала ли его голова удар или разлетелась, как глиняный горшок? Не сломал ли я брату шею?

Я взвыл от досады. Нааглоши немедленно повернулся ко мне, пригнулся и испустил яростный рев, от которого содрогнулся воздух, а с деревьев посыпалась мне за шиворот дождевая вода. Вся ярость от смертной обиды, от оскорбленного эго слышалась в этом вопле, обещавшем смерть, описать которую можно, только вооружившись словарями, энциклопедией пыток и экземпляром «Анатомии» Грея.

Нааглоши из моего кристально-ясного воспоминания и тот, что стоял передо мной здесь и сейчас, разом бросились на меня, дабы ударить с двух сторон и порвать в клочья.

И внезапно мне стало наплевать, что эта тварь не уступала любому из тех кошмаров, с которыми я ни за что не осмелился бы встретиться в бою. Наплевать на то, что жить мне осталось, вероятно, совсем немного.

Перед моими глазами появилось неподвижное тело Кирби. И маленькая изломанная фигурка Энди в больничной палате. Я увидел раны моего брата, вспомнил те муки, которые эта тварь причинила мне, когда я смотрел на нее своим Зрением. Этой твари не место на земле. И если мне предстояло умереть, я не собираюсь делать это хнычущим от страха комком.

Если мне предстоит умереть – так уж с красивым, впечатляюще-кровавым спектаклем.

– А ну давай! – заорал я нааглоши высоким, хриплым от страха и ярости голосом. Я занес правую руку, словно собираясь бросить бейсбольный мяч, накачал в нее заряд воли, и ладонь наполнилась алым огнем. Потом выбросил вперед левую руку с браслетом-оберегом, изготовив его к обороне, и энергия земли у меня под ногами тоже добавилась к этому заряду. – Давай! Поди попробуй, импотент хренов!

Очертания нааглоши изменились с почти человеческих на другие, больше всего напоминающие гориллу: руки удлинились, ноги сделались короче. Он с рыком ринулся вперед, одолевая разделявшее нас расстояние с устрашающей скоростью. А еще он исчез из виду, слившись с темнотой, – прикрылся завесой.

Но Духоприют-то ведь знал, где Страшила. А значит, и я тоже.

Отдаленным уголком сознания – тем самым, где обыкновенно отдыхает мой здравый смысл – я с тревогой отметил, что я и сам сорвался на бег. Не помню, когда принял это решение, но я тоже несся навстречу Перевертышу, рассыпая на бегу оскорбления. Я бежал, захлебываясь граничащей с безумием яростью; с каждым шагом, когда нога моя касалась земли, я наполнял огонь у меня в руке все большей энергией, пока он не вспыхнул так ярко, как ацетиленовая горелка.

Нааглоши прыгнул, протягивая ко мне свои когти, – его жуткие горящие глаза виднелись даже сквозь завесу.

Я упал на правый бок, словно заправский бейсболист, и выставил щит под небольшим углом к земле. Зверь ударился в него с силой контейнера с кирпичами и отлетел вверх. Стоило ему полететь дальше – примерно в том же направлении, – как я убрал щит и с криком «Энди!» швырнул ему в живот миниатюрное солнце.

Огненный клубок врезался в Страшилу и, взорвавшись, швырнул его в воздух еще на десяток футов, завертев как дым коромыслом – выражение это, признаюсь, абсолютно лишено какого-либо чертова смысла, однако до странного точно определяет характер зрелища. В нос ударил омерзительный запах паленой шерсти и горелого мяса. Нааглоши взвыл от боли и бешеной ярости, рухнул на землю, прокатился по склону, пару раз подпрыгнув, и только тогда вскочил на ноги.

Конечно же, он снова устремился