В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием - Юрий Бенцианович Окунев

Кругосветное путешествие! Уйти на полгода в далекие моря, быть посреди безбрежного океана один на один со своей техникой и своей наукой, думать только об этом, выбросить из головы все эти парткомы вместе с остальным начальством, оторваться от забот, тревог и нравственных проблем своей беспорядочной городской жизни, смотреть во все глаза на проплывающие мимо города и страны, спать, в конце концов, спокойно и беспечно…

Кругосветное путешествие — вот мое спасение! С этой благостной мыслью я, кажется, и заснул…

Глава 6. Магелланов пролив

Теперь ни минуты промедления! Поднять якоря! Распустить паруса! Последний залп в честь короля, последняя молитва покровителю моряков. А затем — отважно вперед, в лабиринт! Если из этих вод он найдет выход в другое море — он будет первым, кто нашел путь вокруг Земли! И со всеми четырьмя кораблями Магеллан храбро устремляется в этот пролив, в честь праздника, совпавшего с днем его открытия, названный им проливом Всех Святых. Но грядущие поколения благодарно переименуют его в Магелланов пролив.

Странное, фантастическое это, верно, было зрелище, когда четыре корабля впервые в истории человечества медленно и бесшумно вошли в безмолвный, мрачный пролив, куда испокон веков не проникал человек… Вдали сверкают покрытые снегом вершины, ветер доносит их ледяное дыхание. Ни одного живого существа вокруг, и всё же где-то здесь должны быть люди, ибо в ночном мраке полыхают огни, почему Магеллан и назвал этот край Огненной землей… Недоуменно вслушиваются матросы в эту зловещую тишину. Они словно попали на другую планету, вымершую, выжженную. Только бы вперед! Скорее вперед!.. Всё дальше и дальше плывут они в тьме киммерийской ночи, напутствуемые непонятным и диким напевом ледяных ветров, завывающих в горах.

Но не только мрачно это плавание — оно и опасно. Открывшийся им путь нимало не похож на… воображаемый, прямой, как стрела, пролив… В действительности это запутаннейшее, беспорядочное сплетение излучин и поворотов, бухт, глубоких выемок, фьордов, песчаных банок, отмелей, перекрещивающихся протоков, и только при условии чрезвычайного умения и величайшей удачи суда могут благополучно пройти через этот лабиринт…

Магелланов пролив в продолжение столетий внушал морякам ужас… И то, что Магеллан, первым одолевший этот опасный морской путь, на долгие годы оставался и последним, кому удалось пройти его, не потеряв ни одного из своих кораблей, убедительнее всего доказывает, какого мастерства он достиг в искусстве кораблевождения… Наряду с его гениальной фантазией здесь торжествует победу трезвейшее и наиболее характерное из его качеств — героическое упорство…

Они, наконец, нашли выход из (пролива)… «Море! Море!» — древний клич восторга… Победоносно возносится он ввысь… Этот краткий миг — великая минута в жизни Магеллана, минута подлинного, высшего восторга, только однажды даруемая человеку. Всё сбылось… Он, он первый и единственный осуществил то, о чем мечтали тысячи людей: он нашел путь в другое, неведомое море. Это мгновение оправдывает всю его жизнь и дарует ему бессмертие.

И тут происходит то, чего никто не осмелился бы предположить в этом мрачном, замкнутом в себе человеке… Его глаза туманятся и слезы, горячие, жгучие слезы катятся на темную, всклокоченную бороду. Первый и единственный раз в жизни этот железный человек — Магеллан — плачет от радости.

Стефан Цвейг, «Магеллан»

* * *

Валерий Гуревич показал разработанную им математическую модель радиоканала, на основе которой он собирался рассчитать характеристики «Тритона» и оценить тот выигрыш, который даст предложенный мной декодер. Прогноз Арона, сделанный им в кабинете адмирала относительно Гуревича, похоже, оправдался на сто процентов. Его кандидатская диссертация оказалась настоящим прорывом в математической теории обработки сигналов. Благодаря монографии Арона, в которую были включены эти прорывные идеи, результаты Валерия стали общедоступным методом расчета. Арону, между прочим, пришлось преодолеть очень сильное сопротивление особистов, чтобы доказать чисто научный, несекретный характер этих результатов, хотя они были описаны в диссертации с грифом «Совершенно секретно».

— Твоя модель, Валера, выглядит вполне адекватной реальным условиям. Но насколько она конструктивна? Я имею в виду возможность получения на ее основе конкретных результатов. Не грубых оценок, которые мы и так знаем, а достаточно точных данных.

— Результаты будут настолько точными, насколько наша математическая модель соответствует физическим условиям работы системы.

— Но здесь я вижу у тебя неподъемный матаппарат… Вероятность ошибки, если я не заблуждаюсь, выражается через неберущиеся интегралы. Как ты…

— За интегралы, Игорь, не беспокойся, всё раскроем и вычислим. Имеются хорошие аппроксимации и численные таблицы необходимых функций.

— Как много времени это займет? Хотелось бы к испытаниям иметь хотя бы предварительные оценки.

— Когда вы уезжаете?

— Арон Моисеевич считает, что испытания будут задержаны по не зависящим от нас причинам. Так что у тебя есть еще, по крайней мере, пара месяцев.

— Сделаю это раньше…

— Тебе, Валера, видимо, придется подождать с представлением докторской до окончания испытаний. Иначе скажут, что нет внедрения в промышленную разработку, — ты же всё понимаешь…

Валерий неопределенно пожал плечами. Мол, конечно, понимаю — против лома нет приема. Он был немногословен и замкнут, работал в одиночку и даже, казалось, тяготился необходимостью общения с окружающими. У меня с ним сложились вполне нормальные деловые отношения, но к дружескому сближению он явно не стремился. У него, казалось, вообще не было друзей в нашей конторе, и о нем мало что было известно — он как бы выпадал из сферы банальных сплетен и обсуждений. Тем более был удивлен я, когда увидел Валерия мило болтающим с Аделиной — так ведут себя только хорошо знакомые люди. Полюбопытствовал, что общего у нее с Валерием. Аделина ответила с загадочной улыбкой: «Хороший человек, умница…» И больше ничего — дескать, придет время, расскажу…

Время пришло, когда Аделина пригласила меня на вечеринку в свою «богемную» компанию. Я, признаться, испытывал некий дискомфорт: по рассказам Аделины, у нее собирались люди, которые и по профессиональной принадлежности, и по образу жизни были далеки мне, — люди, как говорили, свободных профессий или вообще без определенных занятий, но всегда с претензиями на интеллектуальную значительность… Как человека, склонного к анархии и неопределенности в отношениях, подобная компания, конечно, привлекала меня, — но не буду ли я там чужеродным элементом? Ведь я рос в очень простой рабочей семье и до знакомства со своими университетскими учителями, а потом с семьей Арона, в общем-то никогда близко не общался с теми, кого у нас называют интеллектуалами.

Мой отец был ровесником Великой Октябрьской социалистической революции в точном измерении — он